Росен Босев - Дни, что нас сближают

Несколько лет назад я ездил довольно много. Однажды не был дома целых три месяца. Увлекся неким милым созданием. Почему? Может, беременность Елены и перемены, происшедшие в наших интимных отношениях, толкнули меня на это приключение. Я был счастлив, но что-то слишком раздражителен. Когда мы расставались, мне показалось, что девушка страдает. Я же просто не мог придумать, что ей сказать, а выйдя из гостиницы, почувствовал явное облегчение. По крайней мере сначала. Тут же позвонил домой, предупредил о приезде. Дочки что-то мурлыкали в трубку, звали обратно к семейному очагу. Разум мой бунтовал, не желая признать, как глубоко проникла в меня эта тихая и ласковая девушка. Еще вчера совершенно неведомая, незнакомая, она стояла у меня на пути, путала все мои планы. В игре, которую я себе позволил, с самого начала не было ни легкости, ни веселья. В городок Б. я привез кучу подарков и преувеличенно радостные возгласы. Не знаю, заметила ли Елена, но вернулся я не один. Непонятная тяжесть давила сердце. Елена, похоже, решила, что я страшно устал с дороги, и тут же усадила меня обедать. Дом был полон жизни. Я смотрел и не верил своим глазам. Эти белокурые созданья — мои дочки. Рядом с ними самая красивая на свете женщина, моя жена. Стулья, стол, картина на стене, стиральная машина — неужели все это действительно мое? Странно. А эти окна, дверь, причудливая сухая ветка на стене — тоже мои? Нет, не может быть. Все это принадлежит не мне, а моей семье. Елене и детям. А я гость. Приехавший издалека гость, забегающий сюда пообедать, выпить чашку чаю и снова уехать.

Потом я пошел на службу и вернулся лишь вечером. Замороченная домашними заботами, Елена словно бы не замечала, что со мной происходит. Та, далекая, почти незнакомая, преследовала меня, не давала свободно дышать. Даже на работе. Меня все больше раздражала отвратительная манера прокурора сопеть и сжимать виски. Каждую минуту я готов был взорваться и наорать на него, потребовать, чтоб убрал он наконец свой дурацкий складной ножик, которым целыми днями чистил яблоки и ногти. Особенно невыносим становился он в компании с шефом Стоилом, когда оба начинали сыпать своими дурацкими остротами. В такие дни я искал спасения на том единственном островке, где меня ждали. А душа была как в тисках. Напрасно, запершись у себя в комнате, я работал как одержимый. Наказывал сам себя. Ту, другую, гнал прочь, оскорблял. Пока в один прекрасный день вдруг снова не сорвался с места. Очутившись в знакомом городе, я почувствовал, что не в силах справиться с желанием ее увидеть. Нам было необходимо сказать друг другу так много хорошего.

Но потом в городе Б. мне стало еще хуже.

Я поклялся никогда больше с ней не видеться. Иначе мне с этим не справиться. Было в ней что-то властное, влекущее. А Елена по-прежнему любила нас и не жалела себя. Я все чаще стал сидеть дома, хватался то за одно, то за другое — старался помочь, хотя на самом деле больше мешал. Вот старшая дочка — та действительно уже помогала матери. В общем, веселая получилась компания. Елена снова пошла работать, но заботы о семье по-прежнему лежали на ее плечах, как и раньше, когда она была занята только детьми и домом. Я восхищался ею. Если б не материнская любовь, думал я, никакая женщина не выдержала бы этого непосильного труда. Вытащить меня из дома стало почти невозможно. Я был невыразимо благодарен Елене за все, чем она меня одаривает, а тот проклятый чертенок никак не хотел оставить меня в покое. Я брал на себя домашние дела, помогал Елене, видя, что всей душой она обращена к нам… До чего же глупо и непрочно все устроено! И этот мой страх, от которого я никак не могу избавиться.

Может быть, я лунатик? Надо отметить в календаре ночи, когда я не сплю. Возможно, они и вправду совпадают с полнолунием.

Я отдернул занавеску. Белая ночь скользила по сонным гребням гор, высветив каменную церковь святого Николы на центральной площади. За холмом Меловой Круг дышали химические заводы, над ними красным платком бился на ветру огненный факел.

Луна — круглый, пристальный глаз. Я сделал пометку в календаре и тут же вспомнил, что вот уже месяц не смыкаю глаз. До чего все бессмысленно!

— Что бессмысленно? — раздался голос Елены.

Я оглянулся. В комнате никого не было.

— Ты зачем мне врешь, что работаешь?

— Только что кончил. Интересное дело.

— Но почему ты не спишь?

— Пришлось покопаться в одной старой истории…

— Почему ты не спишь, я спрашиваю?

— Сейчас лягу. И оставь, пожалуйста, меня в покое! — Не было у меня сил оставаться хорошим. Я чувствовал себя усталым, расстроенным. Да этак недолго и по-настоящему сойти с ума. Свихнусь, и все. Страх вылез из-под кожи, пополз, закачался на стене. Я с трудом поднялся в постели, замахнулся, хотел прогнать, уничтожить, но он по-прежнему был рядом — ни человек, ни тень. Что со мной? Пот крупными каплями стекал со лба. Нет, нет! Я готов был кричать, словно истеричная девица…

— Ты звал?

— Нет! — ответил я почему-то грубо. Я был отвратителен.

Елена нерешительно потопталась у кровати, поняла, что мне плохо, вышла и вскоре вернулась с чашкой и какой-то таблеткой.

— Что это? — Я недоверчиво взял чашку.

— Лимонный сок. — Елена ничем не выдала обиды.

— Не хочу. Дай холодной воды. Больше ничего.

— Сейчас. — В полной растерянности Елена направилась к окну.

— Там окно, а не дверь. — Голос мой звучал сухо и отрывисто.

В первое же воскресенье вместе с шефом Стоилом и городским начальством я отправился на охоту. Эта моя первая попытка оказалась вполне безуспешной, но вернулся я, чуть не падая от усталости. Выкупался и крепко уснул рядом с моими драгоценными созданьями. Проснулся я рано, сварил себе черного кофе. Елена почувствовала, что я встал, и тоже вышла на кухню.

— Тебе плохо?

— Нет, — ответил я.

— Ты никогда не вставал так рано.

— Я никогда так рано и не ложился.

Я сварил кофе и для Елены. Впервые с тех пор, как у нас появились дети, она позволила мне за ней поухаживать. И вдруг засмеялась. Но как! Словно нить, то и дело рвущаяся от усталости и нервного напряжения. Присмотревшись, я заметил в ее волосах благородные проблески, которые свидетельствуют о вступлении в другую полосу жизни. Что-то больно толкнуло меня изнутри. Целый день я чувствовал у себя за спиной что-то неуловимое. Потом мне пришло в голову, что если я останусь один, то пойму, что со мной происходит. А вечером вдруг позвонил в тот город. Ее не было. Тем лучше. Что я мог ей сказать? Звонил я туда редко и потом каждый раз об этом жалел. И после каждой встречи тоже — просто голова раскалывалась. Я-то думал, что кое-что о ней знаю, а выходило, что и там я был не с ней, а опять-таки сам с собой. Девушка была очень мила, терпеливо сносила мои капризы, а я никак не мог освободиться от сжимавших меня тисков, расслабиться, отдохнуть, наконец. До чего же я устал! Собственно, мое стремление переехать в другое место, в другой город, к другим людям, скорей всего, и возникло из постоянного, неотступного желания отдохнуть. Но где оно, то место, которое снимет с меня эту усталость? Глупости! Просто нужно быть внимательней и снисходительней к людям. И к черт ту себялюбие… Нет, так ничего не выйдет. Надо найти доктора Рашкова, рассказать ему обо всем. Прокурор купил себе эспандер и трехкилограммовые гири. Пусть хоть самолет купит! Все равно он стал бледнее и все чаще сжимает в ладонях голову. Верно, и облысел от этого. Я не жалел его. Его точность и аккуратность мне давно уже до смерти надоели. В конце концов, главным для него всегда было мнение начальства. И эти его жалобы на бессонницу, на мигрень! С утра до вечера готов занимать всех своими болячками. По-моему, я его и раньше ненавидел. Меня тошнило от его железных зубов, от строгого темного костюма, который он ни разу не сменил за те восемь лет, что я его знаю. Однажды я не выдержал и резко выступил против него по поводу двух, в общем-то пустяковых, дел. Осмелился. Прокурор потребовал максимального наказания для двух мальчишек, напугавших какую-то старуху. Прокурор заявил особое мнение, а потом долго и назидательно вещал о современном комсомольце. На что один из мальчишек ответил, что он еще не комсомолец, а только пионер. Прокурор разозлился, закусил железными зубами рот и потребовал самого строгого наказания. «Преступники» только хлопали глазами, слушая его громовую речь, но вряд ли что-нибудь понимали. В тот же вечер произошло еще одно отвратительное событие. Отец одного из подсудимых зверски избил свою жену. На моих глазах. Женщина даже не защищалась. Увидев, что она вот-вот потеряет сознание, я не выдержал и кинулся к ним. Негодяй было двинулся на меня, но испугался моего взгляда. Подойди он чуть ближе, я бы не удержался и пустил бы в ход кулаки. Разумеется, я никому не сказал об этом ни слова, но нашлись доброхоты, сообщившие все прокурору. Мы поссорились. Он хотел возбудить против драчуна дело, главным образом за то, что тот посмел угрожать представителю правосудия. Мне же ничуть не улыбалось оказаться в центре внимания всего городка. К тому же я и сам чувствовал себя виноватым. Ни в коей мере не оправдывая отца мальчишки, я пытался поставить себя на его место и даже отчасти жалел его, неотступно думая о том, что терзает его душу. Отказавшись дать ход делу, я спас его от суда, после которого он вряд ли стал бы лучше. Самое малое, что ему грозило, — это принудительные работы. Срок? Да не такой уж маленький, особенно если бы мы все выступили против него.