Фрэнк Маккорт - Прах Анджелы

На обратном пути Имон шепчет мне на заднем сиденье фургона:

— У меня двадцать одна страница, а у тебя сколько?

— Четырнадцать, — шепчу я ему в ответ. На самом деле у меня больше сорока, но я ему не скажу — никогда нельзя откровенничать с людьми, которые врут всем, что у тебя глаза больные.

Мистер Маккефри велит нам принести все вырванные страницы из фургона. Мы собираем все, что валяется на полу в одну кучу, и он счастлив — сидит за своим столом на другом конце конторы, и, глядя на горящие в печи страницы, не имеющие никакого отношения к «Джон О’Ландон Уикли», названивает в Дублин и докладывает начальству, как он ураганом пронесся по всем магазинам Лимерика, словно божий мститель, и спас город от ужасов противозачаточных средств.

Наутро в понедельник я еду развозить журналы. Люди видят эмблему «Исонз» на велосипеде, останавливают меня и спрашивают, нельзя ли как-нибудь разжиться копией «Джон О’Ландон Уикли». Все они с виду — богачи, некоторые за рулем машин, мужчины в шляпах, с воротничками, галстуками и двумя авторучками в карманах, женщины — в шляпках и меховых накидках. Это те люди, которые пьют чай в «Савое» и «Стелле». Надо же, оттопыривают мизинчики, мол, вот какие мы все из себя благовоспитанные, а сами хотят прочесть ту статью о противозачаточных средствах.

Имон уже предупредил меня сегодня:

— Меньше, чем за пять шиллингов чертову страницу не продавай.

— Ты что, серьезно? — спросил я.

Он ответил, что да.

В Лимерике только и разговоров, что про эту страницу, всем до смерти хочется ее заполучить.

— Пять шиллингов и никак не меньше, Фрэнки. Если богатые, еще больше бери, но я столько же просить буду, так что не думай, что раз ты на велосипеде разъезжаешь, то можешь перебивать мне цену. Еще Питеру надо что-то дать, а то побежит к мистеру Маккефри и нас заложит.

Некоторые не против заплатить и семь шиллингов шесть пенсов, так что через два дня я становлюсь богачом — у меня в карманах десять фунтов, если считать фунт, который я отдам Питеру, чтобы не заложил нас мистеру Маккефри. Я кладу восемь фунтов на свой счет на почте, вечером у нас дома пир — ветчина, помидоры, хлеб, масло, джем.

— На скачках что ли выиграл? — спрашивает мама.

Я отвечаю, что это чаевые.

Ее совсем не радует, что я — мальчик на побегушках, потому что ниже этого уже некуда пасть в Лимерике, но если благодаря этому мы едим ветчину, то, пожалуй, свечку за это надо поставить. Она не знает, что на счету у меня копятся деньги на билет в Америку, и умерла бы, если б узнала, что я зарабатываю тем, что пишу грозные письма.

Мэйлахи устроился на работу в автомастерскую — выдает механикам запчасти со склада, а мама ухаживает за старичком, мистером Слайни с Южной Окружной, пока две его дочери на работе. Она говорит мне, чтоб я заезжал на чай с бутербродом, если повезу газеты на Южную Окружную. Дочери старика об этом не узнают, а сам он возражать не будет, все равно почти все время спит — подорвал здоровье, когда служил с англичанами в Индии, а теперь и годы берут свое.

Мама в безукоризненно белом фартуке выглядит такой умиротворенной. Кухня сверкает чистотой, в саду за окном ветерок колышет цветы на клумбах, поют птички, а в доме из радиоприемника играет музыка. Мама сидит за накрытым столом. На нем чайник, чашечки, блюдца, много хлеба, масла и разные виды холодного мяса. Можно сделать бутерброд с каким хочешь, но я знаю только ветчину и студень. Студня тут нет, потому что такое едят в трущобах, а не в доме на Южной Окружной. Мама говорит, богатые есть студень не станут, потому что его варят из того, что соберут на полу и прилавках на мясном заводе, и никогда не знаешь, из чего он на самом деле сделан. Богачи очень разборчивы, и абы что на хлеб класть не будут. В Америке студень называются зельц, а почему, она не знает.

Мама дает мне бутерброд с ветчиной и двумя сочными ломтиками помидора и чай в чашечке, на которой ангелочки в одеяниях розового цвета пускают стрелы в ангелочков в голубых одеждах, и я все думаю: почему нельзя делать чашки и ночные горшки без всяких ангелочков и пляшущих на лугу девиц. Мама говорит, что такие уж у богачей вкусы, любят они излишества всякие, и нам бы тоже такое понравилось, если б у нас деньги водились. Да она бы глаза отдала за такой домик с цветочками и птичками в саду и с радиоприемником, по которому передают «Варшавский концерт» [117] «Варшавский концерт» — концерт для фортепиано с оркестром английского композитора Ричарда Аддинсела (1904–1977). или «Грезы Ольвен» [118] «Грезы Ольвен» — музыкальная тема Чарльза Уильямса из британского кинофильма «Пока я живу» 1947 года. , и чтобы было много чашечек с блюдцами, на которых одни ангелочки пускают стрелы в других.

Она говорит, что надо бы пойти на мистера Слайни взглянуть — он такой старенький и слабый, иной раз даже горшок забывает попросить.

— Ты что, горшок за ним выносишь?

— Ну да, конечно.

На кухне повисает тишина, потому что мы оба вспоминаем причину всех наших бед — ночной горшок Ламана Гриффина. Но это было давно, тут горшок мистера Слайни, и в этом нет ничего плохого — маме платят за эту работу, а мистер Слайни и мухи не обидит. Вернувшись, мама сообщает, что мистер Слайни хотел бы со мной поговорить, и надо зайти к нему, пока он опять не уснул.

Мистер Слайни лежит в постели в гостиной. Там совсем темно, потому что окна плотно закрыты ставнями.

— Приподнимите меня чуток, миссус, — просит он маму, — и приоткройте ставни, чтоб мне хоть мальчика было видно.

У него длинные седые волосы до плеч.

— Никому остричь себя не дает, — шепчет мне мама.

— А зубы у меня свои, сынок, — хвалится мистер Слайни. — Представляешь? У тебя свои зубы?

— Свои, мистер Слайни.

— А, ты же знаешь, что я был в Индии. Мы с Тимони вместе служили, он в доме вверх по улице жил. Два ирландца из Лимерика и в Индии. Надо же. Знаешь Тимони, сынок?

— Знал, мистер Слайни.

— Умер он, как тебе известно. Ослеп бедняга. А я вот вижу пока. И при зубах. Ты зубы-то береги, сынок.

— Хорошо, мистер Слайни.

— Устал я, сынок, но я тебе кое-что сказать хочу. Слушаешь меня?

— Да, мистер Слайни.

— Он меня слушает, миссус?

— О, разумеется, мистер Слайни.

— Хорошо. Наклонись поближе, я тебе на ухо скажу. Так вот, слушай: никогда не кури чужую трубку.

Халви уезжает в Англию с Роузи, так что на велосипеде мне приходится колесить всю зиму. Зима выдалась суровая, кругом лед, велосипед так и норовит выскользнуть из-под меня, и я все время рискую свалиться на дорогу или тротуар и рассыпать журналы и газеты. Хозяева магазинов жалуются мистеру Маккефри, что получают «Айриш-таймс», «украшенную» льдинками и собачьим дерьмом, а он бормочет, что так и надо этой протестантской газетенке.