Владимир Данихнов - Тварь размером с колесо обозрения

Рома подошел и щелкнул стопку фотографий.

Спросил:

— Возьмешь их с собой?

Я сначала сказал: да. Потом помотал головой:

— Вдруг за ними вернутся? Все-таки чья-то память. Давай их лучше пощелкаем для своей памяти.

— До-о, — сказал Рома.

Не думаю, что мы в самом деле верили, что за фотографиями вернутся; но все же стыдно было красть чью-то оставленную память.

Рома сделал несколько снимков и ушел, я снова остался один. Перебрался через упавший платяной шкаф и оказался в соседней комнате; тут жил кто-то помоложе: новые евроокна, новая мебель, несколько лазерных дисков, много книг в отличном состоянии валялись прямо на полу, в основном фантастика: Стругацкие, Азимов, какие-то другие незнакомые мне научные фантасты — и внезапно ко всему этому Кафка, помню, меня удивило наличие здесь Кафки. Я полистал книгу, нашел несколько запомнившихся мне абзацев, перечитал, потом расположил книги на подоконнике как будто в творческом беспорядке и сфотографировал: отличные были книги, я чуть было не забрал себе несколько; с детства обожаю книги, запах бумаги, шелест страниц. Но все-таки я сдержался и брать не стал, вдруг человек вернется за своими книгами, ведь ему, наверно, однажды станет жалко, что книги пропадают и никто их больше не читает.

Я услышал шорох в комнате, откуда только что пришел. Позвал: Рома, ты? Никто не ответил. Я подумал, что это, наверное, кот, мы видели толстого рыжего котяру, гулявшего по лестнице в подъезде, похоже, он забрался в квартиру, раздраженный, что мы с Ромой посягнули на его владения. Выбираясь из комнаты, я позвал: кис-кис-кис, но кот не отозвался. Фотографии и альбомы все так же лежали на полу и подоконнике. Впрочем, возникло чувство, что кто-то их раскидал. Я нахмурился, соображая: на этих местах они лежали или нет? Вновь зашумели, на этот раз из кухни. Кто-то гремел посудой. Помню, подумал, что это, наверное, бомж вернулся после дневной прогулки; лучшим решением было оставить его в покое, но я двинулся в сторону кухни. Мне доводилось встречаться с бездомными людьми в заброшенных зданиях, они живут в покинутых многоквартирных домах, оставленных детских садах, везде, откуда ушел другой человек; обычно они достаточно безобидны и погружены в себя, как будто в надежде, что если не вспоминать о мире вокруг, то и он не напомнит о себе; могут попросить сигаретку или на хлебушек, почему-то у них всегда это так ласково выходит: дай на хлебушек, братик, можно дать, но можно и не давать, в целом ничего не изменится, бездомный человек нырнет обратно в свою огороженную реальность и там останется существовать, мечтая выпить водки или не очень особенно и мечтая.

Я смело вошел на кухню, мельком успел увидеть двухконфорочную газовую печку в углу, повернул голову, выбросил вперед руки, не вполне осознавая, что делаю, как-то нелепо дернул ногой, как при попытке убежать, и позорно упал на задницу. Все это произошло почти мгновенно: гораздо быстрее, чем я это описываю. Напротив печки кто-то расположил высокую деревянную вешалку с дырявым старым пальто, и лучи солнца падали в замызганное окно таким образом, что казалось, будто в углу стоит не вешалка, а какой-то уродливый высокий человек, тянущий к тебе свои костлявые лапы. Выходит, от неожиданности я испугался вешалки. Это объяснение разумно, но в тот момент мне в него не верилось. Мне показалось, что там действительно стоял уродливый высокий человек и тянул ко мне свои костлявые лапы. Я твердо знал: кроме вешалки там был кто-то еще. Кто-то, кто растворился в воздухе, когда я опустился на задницу.

И кто-то ведь шумел посудой.

Я поднялся и постарался поскорее оттуда уйти; не переходя, впрочем, на трусливый бег. Помню, подумал, что я уже несколько раз встречал эту высокую черную тварь в заброшенных зданиях и катакомбах. И каждый раз старался ее забыть. Она всегда худая и черная. Лица не различить. Иногда она ростом с человека, иногда — выше домов. Но даже если она ростом с человека, все равно кажется, что она очень большая. Поэтому я так ее и назвал: тварь размером с колесо обозрения.

— Вов, ты где? — позвал меня Рома издалека. — Дуй на чердак, тут прикольно!

Все время оборачиваясь, я быстро покинул квартиру.

Помню, тогда впервые подумал, что схожу с ума. Эта мысль была отчасти успокаивающей: если я осознаю, что схожу с ума, значит, я еще не сошел с ума окончательно. Просто надо разобраться со своим психозом. Я уговаривал себя: это галлюцинации. У меня слишком богатое воображение. Там была вешалка и пальто на ней — и больше ничего.

По лестнице я забрался на чердак. Тут было пыльно и грязно, воняло голубиным пометом. Рома замер рядом с фотоаппаратом на изготовку.

— Тс-с, — сказал он.

Я молчал.

— Смотри, сколько голубей, — прошептал Рома.

Птиц действительно было много: они шевелились возле широкой дыры в крыше сплошной живой птичьей массой; облепили стропила и балки, лезли буквально друг на друга, стараясь держаться подальше от люка, из которого выглядывали мы с Ромой.

— Эй! — крикнул Рома.

Голуби немедленно сорвались с мест — прямо в дыру, на свет. Хлопали крылья, клубами поднималась пыль, кружили перья.

Щелкнул фотоаппарат.

— Думаю, отличный кадр получится, — сказал Рома.

Чердак опустел: ни одной птицы. Перья планировали на пол, золотистая пыль медленно оседала. Хотелось скорее покинуть это место. Рома сказал: да, уже пора. Но перед тем как уйти, Рома предложил спуститься в подвал, где местные жители хранят свои варенья; очень хочется на них посмотреть и сфотографировать. Я сказал: давай как-нибудь потом. Не было никакого желания лезть в сырую тьму. Но Роме обязательно хотелось сделать несколько кадров напоследок; он не мог уйти так просто. Возможно, это будут самые лучшие его кадры: он поместит их в фотобанк, и они принесут ему деньги и славу. Мы спустились на первый этаж. Дверь в подвал была заперта на шпингалет. Рома попытался отодвинуть его, но шпингалет попросту остался у него в руке; на пол посыпалась гнилая стружка. Дверь со скрипом отворилась, изнутри пахнуло холодом. За порогом сразу начинался узкий коридор. Покачивалась разбитая лампочка на проводе. Мы еле втиснулись в ограниченное пространство. Не понимаю, как местные жители ходили по этому коридору с вещами. К тому же сейчас коридор весь был затянут паутиной. Мы разгребали ее руками, ругаясь и отплевываясь: будто плывешь в грязно-белой воде. Наконец коридор вывел нас в небольшую комнату с кучей деревянных полок вдоль стен. На полках стояли трехлитровые банки: компоты, варенья, соленья с пыльными крышками. Рома посветил фонариком: слушай, да тут все свежее почти. По крайней мере не выглядит пропавшим. Почему никто ничего не украл?

Я пожал плечами. Нас привлекла радиола на одной из полок. Рома попробовал ее приподнять: может, получится утащить с собой, но быстро отказался от этой идеи. На другой полке лежала гитара; она выглядела целой, правда, без струн. На полу валялся старинный кожаный чемодан, весь серый от въевшейся грязи. Запах, древняя пыль, деревянные полки, сколоченные из подручного материала, — все это напоминало подвал из моего детства в Новочеркасске: место, где живет Фантомас. Помню, меня передернуло от воспоминания. Но оно же придало здоровой злости. Я сказал себе: чепуха. Здесь нет никого, кроме нас.