Юрий Буйда - Пятое царство

Как вы знаете, кир Филарет, я уже много лет предан Великой Науке. Но ни эликсир жизни, ни превращение низменных металлов в благородные меня никогда не занимали, а занимала меня тайна жизни. Горжусь тем, что не ступил на скользкий путь соперничества с Господом нашим Иисусом, воскресившим дочь Иаира, Лазаря и сына вдовы у врат города Наин, и не пытался повторить деяния апостолов и святых, по слову которых мертвые вставали из гроба. Избежал я искушения новомодным языческим учением о zonbi, пришедшем в Европу из далеких варварских Индий.

Всадник рассказывал, как в Праге ему пришлось сражаться с глиняным истуканом и он едва избежал гибели. Изучив труды Махараля Иегуды бен Бецалеля и гримуары царя Соломона, я пришел к выводу, что иудеи создали глиняное чудище лишь для того, чтобы оно делало за них то, что запрещает им их нечестивая религия, позволяющая, однако, совершать преступления чужими руками.

Еще в юности я познакомился с трудами Арнольда из Виллановы, создателя известного вам Салернского кодекса, и был поражен и захвачен его мечтой о создании homunculus – гомункула, человеческого существа, minor frater hominis – младшего брата человека. Ученый в этом случае выступает вовсе не соперником Создателя, но его смиренным подручным.

Великий Парацельс утверждает, что если мужское семя поместить в сосуд особой формы и подвергнуть нагреванию, то через сорок дней в этом сосуде родится гомункул. При этом процесс пойдет в правильном направлении, если сосуд окружить магнитами.

Не стану утруждать вас деталями, скажу только, что я близок к завершению великого дела – созданию пятой, истинной сущности мира. Впрочем, гомункул не будет таковым, если Господь не вдохнет в него душу, а мы, люди, не научим его служить нам, согласуясь с десятью заповедями, а также с тремя законами, сформулированными Исааком Азимовым.

В свете вышеизложенного вы, Государь, можете понять то волнение, которое я испытал, когда до меня дошли слухи, а затем и достоверные сведения о некоей бестии – злокозненной форме жизни, пытавшейся проникнуть в царский дворец.

Кто-то шагает по тем же дорогам, что и я, но с целями совсем не благими. И этот человек продвинулся так далеко, что может причинить много вреда.

Я должен понять, что и как он сделал. Но для этого мне нужна эта бестия, чтобы я мог изучить ее досконально. Отдайте мне чудовище, и я попытаюсь сделать все, чтобы предупредить зло.

P.S.

Кир Филарет, осмелюсь напомнить о книге «Химическая псалтирь, или Философские правила о Камне Мудрых», которую три года назад вы взяли у меня почитать, обещав вернуть.

Виссарион,

личный секретарь Великого Государя и Патриарха Московского и всея Руси Филарета, записал в рабочем дневнике:

Кир Филарет решил и приказал:

Отдать тело бестии, хранящейся на льду в яме у Свибловой башни, Конраду Бистрому, врачу, и сделать это в сугубой тайне;

Усилить наружное наблюдение за домом Конрада Бистрома в Толмачах;

Отыскать и вернуть Конраду Бистрому «Химическую псалтирь» Парацельса, приложив подарок от имени Его Святейшества – серебряный нож для разрезания книг.

Боярин Федор Шереметев,

окольничий Иван Грамотин,

думный дьяк, глава Посольского приказа, Великому Государю и Царю всея Руси Михаилу Федоровичу сообщили:

шифр «решетка от Матфея»

Гриф «Слово и дело Государево»

После нападения на Казенный двор проведен переучет всех ценностей, хранящихся в Большой казне, и документов, переданных на хранение в Посольский приказ.

Все ценности, хранящиеся в Большой казне, оказались на месте, из Посольского же приказа в ночь нападения на Казенный двор пропал обитый багряным бархатом ящик, в котором хранились оба экземпляра Главной Бумаги.

Судя по всему, нападение на Большую казну было предпринято лишь для того, чтобы отвлечь наше внимание от главной цели.

Розыск по горячим следам оказался безрезультатным.

Копия – Великому Государю и Патриарху всея Руси Филарету.

Арман де ла Тур,

доктор, в своих Les inscriptions quotidiennes [9] записал:

Сегодня закончил читать «Религию московитов» Йоханна Хайгерлина-Фабри, доминиканца и епископа Венского, который никогда не бывал в России, но много беседовал в Тюбингене с русским послом князем Иваном Засекиным-Ярославским и дьяком Семеном Трофимовым, возвращавшимися из Испании и любезно принятыми эрцгерцогом Фердинандом.

Для Фабри, пламенного борца с Лютером, Цвингли, Буллингером, Швенкфельдом, Хубмайером и прочими еретиками, Россия была примером стойкости во всем, что касалось противостояния гражданской и церковной смуте, поразившей в те времена Германию и Австрию.

Это не ново и, увы, не остроумно.

Но одно его замечание показалось мне забавным: «Ибо где у рутенов обнаруживается корень жизни, там наши немцы скорее находят смерть».

Еще недавно, лет сто тому назад, европейцы даже не подозревали о существовании России, полагая, что восточнее Варшавы раскинулась ледяная черная пустыня, граничащая с Китаем, а теперь все наперебой спешат сообщить свои впечатления о стране, территория которой превышает площадь обратной стороны Луны. Инакость, чуждость, необычность России и русских – вот лейтмотив этих сочинений.

А сейчас московские иностранцы обсуждают проект новых кремлевских часов, у которых цифры движутся по направлению к стрелке, а не наоборот, как принято в Европе. Понимающе кивают: «Так как русские поступают не так, как все другие люди, то и произведенное ими должно быть устроено соответственно».

Я же, прожив в Москве много лет, убежден, что русские отличаются от европейцев немногим больше, чем галисийцы от шотландцев. Мне кажется, что главное отличие России заключается не в грубости нравов или деспотической монархии, а в том, что она, как душа человеческая, – процесс, а не результат. И всякий, кто пытается контролировать этот процесс, чтобы не допустить взрыва и распада, рискует жизнью. Я говорю, конечно, о русских монархах.

За годы Смуты русские сполна хлебнули свободы, заплатив за нее разорением и большой кровью. Брат убивал брата, раб поднимал руку на хозяина, родители пожирали своих детей, храмы были превращены в конюшни, дворцы – в вертепы. В стране, где почти все блага доставляются крестьянством, пашня за годы Смуты сократилась в двадцать раз, а от народа осталась едва ли половина: численность населения громадной России после Смуты была вдвое меньше, чем в Польше.