Юрий Буйда - Пятое царство

За девять лет гений компромисса Михаил и демон власти Филарет немало сделали для оживления государства, казавшегося трупом. Но Михаил болен и до сих пор не женат, у него нет наследников, а Филарет слишком стар, чтобы Романовы могли считать свою власть утвердившейся окончательно. Вокруг великой старицы Марфы, в миру – Ксении Шестовой, жены Филарета, имеющей немалое влияние на сына-царя, клацают зубами властолюбивые и алчные Салтыковы.

Случись что – и шаткий союз врагов, объединившихся у трона, развалится, и верх возьмут старые обиды, новые счеты, жадность и эгоизм.

Возможно, сейчас – подходящее время для мятежа, хотя, должен признать, надежды на успех государственного переворота и смену политического курса кажутся мне недостаточно обоснованными: и аристократы, и дворянство, и купечество, и народ вряд ли позволят прийти к власти новому самозванцу, который наверняка обречет эту страну на новые мучения.

За последние 300 лет Россия пережила около трехсот войн и нашествий.

Лимит исчерпан.

Княгиня Софья Патрикеева-Булгакова

Великому Государю и Патриарху всея Руси Филарету написала:

шифр «одноногий ангел»

Гриф «Слово и дело Государево»

Пишу вам, Ваше Святейшество, чтобы еще раз поблагодарить вас за милосердную снисходительность ко мне, многогрешной и больной, и сообщить чревычайно важные сведения о пропаже известного документа. Я не знаю имен похитителей, но имена тех, у кого копии документа сейчас находятся, мне известны.

Состояние здоровья не позволяет мне покидать дом, поэтому прошу приказать вашим слугам явиться ко мне, а я готова без промедления предоставить им всю информацию.

Князь Дмитрий Пожарский,

новгородский воевода, Великому Государю и Царю всея Руси Михаилу Федоровичу написал:

Сегодня ко мне примчался из Мурома мой управляющий Никита Болотов, который сообщил следующее.

При разборке на дрова старой бани в моем пурецком поместье был обнаружен список Утвержденной грамоты об избрании на Московское государство Михаила Федоровича.

Это тот список, на котором стоят 235 подписей. Архиерейские печати в целости и сохранности.

Документ был завернут в холст, помещен в коробку и спрятан за каменной печью.

Никто не знает, как он туда попал.

Сейчас список у меня.

Прикажи, государь, твоим доверенным и сведущим людям из тех, кого я знаю лично, приехать за списком, чтобы прежде всего они установили, подлинник ли это, хранившийся в Посольском приказе, или подделка.

Если же будет на то твоя воля, привезу список сам без промедления.

Алексей Перелешин,

галицкий губной староста, боярину Федору Шереметеву докладывает:

Сегодня князь Иван Куракин по пути из поместья в Галич подвергся нападению разбойников, которые убили многих его слуг. Сам же князь ускакал от них верхом и явился ко мне без сапог.

По его словам, разбойники были в шутовских колпаках с бубенчиками, а больше князь ничего рассказать не мог.

Флориан Твардовский,

купец, Великому канцлеру Литовскому, воеводе Виленскому Льву Сапеге доносит следующее:

Царь Михаил и его отец собирают в Кремле совещание, на которое вызваны представители всех важных княжеских и боярских родов России. Точно известно, что среди них – князья Дмитрий Трубецкой, Дмитрий Черкасский, Иван Куракин, Дмитрий Пожарский, Иван Шуйский-Пуговка, Иван Воротынский (тот самый, в доме которого в апреле 1610 года братьями Шуйскими был отравлен Скопин-Шуйский, Освободитель и Надежда России), а также, возможно, кто-то из Голицыных. Другие приглашенные лица устанавливаются.

Тема совещания не разглашается, но можно предположить, что речь пойдет о назревающем мятеже, предвестия которого уже очевидны.

Матвей Звонарев,

тайный агент, записал в своих Commentarii ultima hominis:

Очнувшись, я не сразу вспомнил, что произошло, и не мог сообразить, где я оказался.

Вокруг стоял черный лес, я лежал на спине, наполовину погруженный в муравейник, перед глазами проносились какие-то желтые лица, огоньки свечей, слышался скрип ступеней, тихое журчание, пахло горелым.

– Матвей, – позвал знакомый голос, – Матвей Петрович, батюшка, ты жив?

Я повернул голову – передо мной на четвереньках стоял Истомин-Дитя.

– Что случилось? – спросил я.

– Мы от них сбежали, – сказал Истомин-Дитя. – Улетели. Мы от них улетели…

Теперь я вспомнил всё: заброшенный дом на холме, грубо намалеванный треугольник со скошенной вершиной, лабораторию в подвале, лупу с инициалами P. Z. на ободке, комнату, освещенную свечой, князя Жуть-Шутовского, глумарха, царя скоморохов…

Лет десять назад я встретил его у Птички Божией – тогда его звали Любимчиком, и он был любовником княгини, избалованным мальчишкой, которому Птичка прощала всё: дерзость, капризность, лживость, склонность к юродству и даже привычку нюхать серу, которую он выковыривал из уха.

При встрече со мной он представился Георгием и назвался мои братом – сыном Петра Звонарева и Варвары Отрепьевой. Воспитывался он в монастыре, но время от времени живал у отца в поместье.

Семейные портреты, муранское зеркало, широкобедрая турчанка Айка, настенные часы с золоченой стрелкой, заключенные в латунный корпус, венецианские хрустальные карафины, очки с шелковыми заушниками, двузубые вилки с инкрустированными ручками, которые хранились в палисандровом ларчике, устланном внутри синим бархатом, лупа в роговой оправе, компас, серебряные талеры с изображениями святого Иоахима и богемского льва, камень магнит – перечисляя эти детали, Любимчик не спускал с меня взгляда, а потом вдруг вытянул шею, подмигнул и добавил: «И ключик, который ты спрятал под столешницей, когда уезжал за границу. Ключик от глобуса, помнишь?»

Этот ключик должен был окончательно убедить меня в том, что этот тип является моим братом, но не убедил.

Разум говорил, что передо мной действительно дитя любви моего отца и Варвары, но сердце отвергало выблядка.

Он не жил, а играл – вот это я остро чувствовал и ничего не мог с собой поделать.

Похоже, именно у Птички этот самозванец и научился обращению с гомункулами – в то время у княгини жили несколько этих существ, которых за большие деньги она купила у Конрада Бистрома. Что ж, в сущности, он и сам был таким же гомункулом.

– А я думал, ты шутишь…

Голос Истомина-Дитя вернул меня на землю.

– На моих глазах ты превратился в птицу, – продолжал гигант, – схватил меня за шиворот и взлетел… а что было потом, не помню…

– Никому об этом не рассказывай, Иван, – сказал я. – Рано мне гореть на костре.