Мачей Малицкий - Всё есть

Дома растянулся на диване и взял всякую всячину.]

[…] История про сержанта и напалм впервые за много дней принесла тень надежды, нет, какое там — гран надежды, — так бывает, когда проснешься от кошмарного сна и вдруг осознаешь, что это сон; растянулся на кровати, впустил собаку, такса, ошалев от счастья, прижалась к ногам; закурил сигарету, включил радио, почувствовал голод, опять захотелось есть вечером, она должна была приехать около девяти, сказала однажды (тридцать с лишним лет назад): «мне снилось, что ты идешь в последнем ряду военного оркестра и играешь на такой большой золотой трубе», он никогда не играл в оркестре, но промаршировал парадным шагом в последнем ряду десятки километров, росту в нем было метр семьдесят два, у всех в последнем ряду было по метру семьдесят два, «да, снова гран, второй за сегодняшний день», — подумал и, кажется, заснул.

Ему всегда нравились остриженные на лысо, встречая на улице, провожал их взглядом, сейчас-сейчас, ведь когда-то, давным-давно, она остриглась под ноль, выглядела потрясающе, с тех пор он много раз уговаривал ее повторить, безуспешно, но пару дней назад она сказала: «знаешь, пожалуй, я остригусь под ноль».

Несколько недель у него болела правая нога, специалист сказал, что растянуто ахиллово сухожилие, да, он помнил момент: когда перепрыгивал узкий ручеек под виадуком, почувствовал боль, не особо встревожился, ощущалось, конечно, то меньше, то больше, дошел, спустя две недели вносил в дом десять кило сахару, споткнулся на последней ступеньке, в больной ноге что-то хрустнуло, обмотал лодыжку эластичным бинтом, два дня прихрамывал, было больно, купил порекомендованный гель, втирал, тот же специалист сказал, что, вероятно, злополучное сухожилие надорвалось, «что делать?», «ничего, смазывать, не перетруждать, должно срастись», она осталась на несколько дней, качели: сочувствовала, подшучивала, давала советы, язвила, забывала, подкалывала, протягивала руку, пинала, оскорбляла, утешала, сотни сигарет, немного пива, жара, ливень, случайные слова, фразы, записывал, вычеркивал, ни с кем не разговаривал, никого не искал, не звонил, выбрасывал что ни попадя (камень, гвоздь, номерок из раздевалки, подставки под пиво, еще что-то, всё), обкорнал бороду.

«Уезжаю на год, пять, два» — известие сбило с ног, он знал ее, понимал, что не блефует, — «нужно сделать все, чтобы передумала», снаружи на подоконнике сидели две кошки, он открыл створку, ту, что поуже, кошки вошли, запрыгнули на кровать, оставил их в постели, вышел в сад, сел в зеленое кресло у стола, лицом к калитке, закурил, такса улеглась на траве возле его босых ног, зазвонили колокола (собака завыла, полдень), их звук приводил ее в ярость, увидел лицо (усталое, темные круги под глазами), колокола умолкли, «да, я все разрушил», — подумал и мгновенно успокоился, простота вердикта подсказала первый шаг, встал, пошел в дом, поднял трубку, набрал номер — «это я во всем виноват», «дошло, жаль, что так поздно», — ответила после долгого молчания. […]

— Пан Мачек, пан Мачек, — услышал доносящийся через открытое настежь окно голос Соседа с Горки.

[Пес тоже услышал. Соскочил с кресла и сел на пороге в сенях. Неохотно отложил книжку. Сосед с Горки никогда не заходил в дом. Останавливался на обочине и орал. Однажды спросил у него, почему. «Не хочу нарушать покой крепости». Ну, раз так. Вышел босиком за калитку. Пес это проигнорировал. Остался. Сосед держал в руке приличных размеров камень неопределенной формы.]

— Пан Мачек, что вам напоминает этот камень?

— Другой камень.

— А тот, другой камень?

— Еще другой.

— Я знал, что вы увильнете. Янек нарисовал горы. Красиво. Как живые. Ребята, что фотографировали картину Лысой, уже тут как тут. Снимают. Сказали, сделают открытку. Будет называться «Памятка с гор».

— Минутку. Где Янек нарисовал горы?

— У Старушки в комнате. На всех стенах.

— Ага, понятно.

— Что?

— Нет, нет. Ничего. Посмотрю попозже. Пойду-ка в дом.

— Что будете делать?

— Сидеть.

— Работать?

— Нет, сидеть. Или лежать.

[В кухне Пес стоял на столе, уставившись на цветок. На спине вздыбилась черная полоса. Рычал. И правда. Поразительная перемена. Пурпур победил зелень. Цветок победил листья. Подошел к телефону и набрал номер жены Соседа с Горки.]

— Добрый день. Цветок, который вы мне подарили…

— И ваш тоже? Покраснел? Ну да, та же самая рассада. Умирает. Через несколько дней завянет и сгниет. Одноразовое растение. Процесс подошел к концу. Я видела, муж показывал вам камень. Спрашивал, что он напоминает?

— Да.

— Меня тоже.

— И что вы ответили?

— Рыбу. Янек нарисовал горы.

— Да. Знаю. Спасибо.

— Поздравляю. Я не ошиблась?

— Ошиблись.

— Не сегодня, значит. А когда?

— В феврале.

[Едва положил трубку, зазвонил телефон.

Черт.]

— Когда?

— Двадцать четвертого.

[Второй завтрак. Луковый суп с лапшой из блинной муки. Опять кофе. Сел с кружкой и книгой на скамейку под кухонным окном. Конечно, с сигаретами. Чуть погодя явился Пес со своим одеялом. Положил одеяльце посреди самого большого солнечного пятна и вернулся в дом. Что-то забыл. Ну да — мячик. Старый, грязно-желтый, теннисный. Уронил его на край подстилки, прогнал бабочек и немедленно заснул, вытянувшись во всю длину. Даже не шелохнулся, когда прямо над головой пролетел «Нептун». Вертолет плавно изменил курс и направился к морю. Жара. Тишина.]

[…] «Глянь, вот эти сестры нашли мой бумажник», — сказал Анджей, увидев двух переходящих улицу монахинь; «задача общины — обследование определенных районов, поиск утерянных туристами и прохожими (выброшенных ворами) предметов, потом их можно в любое время суток получить „в привратницкой“», — подумал, «я, когда шел за бумажником, раздумывал, надо ли купить цветы, ты бы купил?» — спросил Анджей, «не знаю», — ответил и заказал два пива, «малые антонинки? тихие?» — пробормотал, «что ты сказал?», «ничего, прикидываю, как они могут называться».

Оставил группу за пивом-водкой под навесом возле гриля и медленно пошел по тропинке в гору, на вершине стояла окруженная соснами беседка, внутри стол, скамейки и — что было довольно удивительно — огромный зонт, «две крыши», — подумал; смахнул банки из-под пива, сел на скамейку, уперся ногами в край очищенного стола, снизу долетел обрывок разговора: «кетчуп?» «нет, спасибо, у меня есть помидоры», было тепло, очень тепло, необычно тепло для этой поры года и дня, закурил, спрятал сигарету в кулак, не хотел, чтоб его заметили, расстояние было небольшое — метров пятьдесят от силы, ногам сыро — носки и туфли еще не высохли, утром отправился в городок за несколько километров, дошел до рыночной площади, зашел в магазин, хотел купить газету, не оказалось, когда возвращался вдоль озера, хлынул дождь, за минуту промок насквозь, шел по щиколотку в воде, зеленые замшевые туфли стали черными, в гостинице сменил только рубашку, целый день туфли постепенно светлели («только утром будут совсем сухими и зелеными», — подумал), услышал взрыв смеха и обрывок диалога: «куда он пошел?», «на гору», «чудик какой-то», потушил сигарету, наблюдал из-под полуопущенных век за снопами искр — это гостиничный повар в длинном белом фартуке ворошил угли под решеткой гриля.