Мачей Малицкий - Всё есть

«Всё есть» — четвертая книга Мачея Малицкого, поэтому я не стану повторять то, с чего обычно начинаются, посвященные его прозе рецензии. То есть не буду писать о позднем дебюте и личности автора, о его особой, привилегированной позиции на карте современной польской прозы. Повторяю: это уже четвертая книга Малицкого, и если кто-то еще не знает, какой необычайный ее автор феномен, пусть остается в неведении. Сомневаюсь также, что это нужно самому писателю. У него есть свои верные читатели — если не сказать фанаты. Его уважают, им восхищаются, хотя, разумеется, уважение и восхищение — не всеобщие. Читательский фан-клуб Малицкого — «институция» скорее элитарная. <���…>

В своей прозе Мачей Малицкий постоянно использует один прием, в основе которого лежит живое слово. Он зачарован живой речью и сводит свою роль к выискиванию и представлению ее «приключений». Не многим прозаикам такое удается — это ведь епархия поэтов, да и то не всех (только тех, что настроены скорее «лингвистически», чем «лирически»). А Малицкий обладает редкостным умением вслушиваться в польскую речь, улавливая самые разные ее формы и особенности, и еще более редкой способностью превращать обычное в необычное, повседневное — в чудесное. <���…>

Вынесенная в заглавие фраза «всё есть» относится главным образом к месту. Место это — плод фантазии автора, а толчком к его рождению (о чем мы читаем в помещенном в конце книги комментарии к эпиграфу) послужило случайно брошенное замечание, результат простого наблюдения. Ведь всем нам случается иногда попадать в места, которые кажутся абсолютно полноценными, самодостаточными, в которых «всё есть». Не слишком емкое «всё» из эпиграфа ( «мотель, автозаправочная станция, где можно купить спиртное, а там, за перекрестком — Живецкие Бескиды» ) колдовским образом, точно по мановению волшебной палочки, становится чрезвычайно вместительным. В радиусе нескольких километров имеются настоящее море и высокие горы, лес, река, дом, костел, кладбище, магазины, железная дорога, ведущая во все концы света, соединяющая родившуюся в воображении Малицкого аркадию с любым другим городом на земле, но главное — рядом, на расстоянии вытянутой руки, находятся сердечные друзья, доброжелательные соседи, множество любимых и любящих людей.

В этом сказочном краю живет герой повести, серьезный мужчина солидного возраста, очень симпатичный, с доброй душой. Характерно: автор избегает первого лица — явно говоря о себе, он ведет рассказ от третьего лица, что делает повествование достоверным. <���…> Подлинна в книге исключительно речь, изъятая из действительности, область же событий — родом из сказки. Есть у текста еще одна специфическая особенность — вкрапление чужих слов. Это скрытые цитаты, вплетенные в материю повествования, а также вставки на иностранных языках, воспринимающиеся как своеобразные чужеродные тела. Таким образом, полагаю, Малицкий указывает на ненадежность, приблизительность или даже ущербность так называемого частного языка, который звучит должным образом лишь как голос в хоре других голосов — иначе ему нельзя чересчур доверять.

Присутствует в книге и очень существенный мотив прощания. Послужившую заглавием фразу, в частности, произносит герой, собирающийся покинуть этот райский уголок. Восклицание «всё есть» — кратчайшее описание того, что он забирает с собой: несколько необходимых предметов обихода да старые бумаги. И — что важно — в рюкзаке у него нет ни одной книги, даже собственной. О каком же прощании речь? Уж наверное не с «этим светом». Скорее имеется в виду уход из сказочных краев, где море сходится с горами, а все люди добры и отзывчивы. А может быть, речь также идет о прощании с литературным творчеством, то есть в какой-то степени о прощании с самим собой? Трудно ответить однозначно. Но еще труднее отмести подозрение, что книгой под названием «Всё есть» Мачей Малицкий решил подвести итог своего четырехлетнего присутствия (прекрасного присутствия!) в польской прозе.

[Он любил белые полотенца, но только чтоб на них были коричневые аппликации; приняв душ, старательно вытирал уши указательным пальцем, засунутым под темную нашлепку: тогда на белой ткани наверняка не останется ржавых пятнышек — следов выковырнутой из ушной раковины бурой липкой серы.

Разбудил его грохот. Что-то ударило в окно. Птица. Прямо из ванной вышел наружу. Светало. Справа от крыльца, ведущего в сени, на скамейке под кухонным окном лежала горлица. На стекле остался след. Кровь и перья. Впервые. Вернулся в дом. Накормил Пса. Сел за стол. Кофе. Сигарета. Вид из окна. След. В предыдущем доме горлицы часто погибали, разбиваясь об окно спальни. Они нашли причину. Шелковица и ее отражение. Ловушка зеркала. Но здесь? В другом доме? В оконном стекле небо. Ловушка неба?

Звонок у калитки. Лысая. Натянул зеленые вельветовые штаны и выбежал во двор. Роса. Надеялся, что ее увидит, что они перекинутся парой слов. Открыл калитку. Только корзинка. Разложил на кухонном столе доставленное. Литр молока и завернутый в пергамент брусок масла от Старушки, еще теплый хлеб от Витека, газеты. На дне корзинки поблескивал диск. Зазвонил телефон.]

— Слушаю.

— Привет, пап.

— Здравствуй, Марыся.

— Как поживаешь? Что-нибудь нужно?

— Хорошо. У меня все есть.

— Я позвоню в субботу.

— Буду ждать.

— Пока.

[Надел черную футболку. Свитер. Красные носки. Еще чашка кофе. Сигареты. Сидел за столом, разогретый горячим душем. Из тихо бормочущего приемника до тщательно вычищенных ушей донеслась фраза: «В Антарктиде первые ласточки, возвещающие приход весны, — пингвины». Смотрел на след. В полдень закопал горлицу и вымыл окно. Телефон.]

— Слушаю.

— Лысая. У Старушки опоясывающий лишай. Пойдешь со мной?

— Когда?

— Через час.

— Жду у калитки.

[Сидел, прислонившись к деревянному забору. Слева приближался Сосед с Горки.]

— Добрый день. Поглядите-ка, всего два года прошло, а от бордюров остались только камни, — сказал соседу.

— Добрый день. Да. Сплошной песок. Цемента как не бывало. Ну, может, чуток. Что слышно?

— Жду Лысую.

— Знаете? Аня родила. Сына.

— Плод того недельного бурного романа?

— Так она говорит. Я пошел. До свидания. Красивые носки.

— Что у жены?

— Смотрит на нас. Ну пока.

— До свидания.

[Метрах в пятнадцати от него, по другой стороне дороги, рельсы. Двухпутная угольная магистраль [1] Железнодорожная магистраль, соединяющая угледобывающие районы с портами на Балтийском море. ( Здесь и далее — прим. перев. ) . Посмотрел на часы. «Сейчас появится „евросити“, через пять-десять минут после него увижу Лысую», — подумал. Опоясывающий лишай. Боль и плохо заживающие раны. По дороге шли две незнакомые девушки. Спереди смотрелись неплохо. Шестнадцать, семнадцать. Брюнетка и блондинка. Хорошенькие мордашки. Когда проходили мимо, услышал обрывок разговора. (Сзади они тоже выглядели неплохо.)]