Владимир Очеретный - Незадолго до ностальгии

— Эй, Киш, ты живой? — сквозь динамик ворвался слегка насмешливый голос Марка. — Обед подан — давай вылезай!

Киш открыл глаза. Комья пены осели и превратились в небольшие пузырчатые пятна. Упершись руками в края ванны, он с натугой поднялся и стал быстро намыливать тело.

Обедали в столовой, в левом крыле особняка с видом на лужайку и цветущую сакуру. Утро перетекало в погожий денёк, помещение столовой почти наполовину пронзали солнечные лучи, и Кишу внезапно с огромной силой захотелось иметь большую семью и такой же дом, где они все вместе могли бы завтракать, обедать и ужинать, а в комнатах стоял бы детский гомон и суматоха.

Заказанный с дороги обед включал суп из морепродуктов, стейк и овощи на гриле. Венчала трапезу посыпанная корицей клубника, горой возвышавшаяся на серебряном блюде и исключительно хорошо дополнявшая вкус рома. Во время еды Толяныч, переодевшийся в белые джинсы и чёрную рубашку, продолжал созывать старых друзей на вечеринку и отдавал кому-то распоряжения по её организации. Иногда он сообщал Кишу: «Поручик с нами!», «Траяна не будет — умотал в Трансильванию!» Попадались и незнакомые имена: «Гурон сломал ногу!», «Лейла немного опоздает».

Закусив десятком сочных тёмно-алых ягод, Киш почувствовал, что объелся. На него напала сонливость. Съехав на край стула, он вытянул ноги и благостно погладил себя по животу.

— Пойдём на улицу, — предложил Толяныч, — бери стакан.

Они вышли на террасу, в трёх местах пронзённую стволами сосен, плюхнулись на низкие диванчики, разделённые журнальным столиком, на который Марк водрузил ополовиненную бутылку рома, и снова задымили сигарами.

Кругом разливался зелёный покой, стрекотали кузнечики.

«Хорошо, — лениво подумал Киш, пытаясь взбодрить себя этой мыслью, — очень даже хорошо!»

— Ну что, — донесся до него голос Толяныча, — о чём будем говорить? О том, почему твой Пуанкаре гнобил моего Кантора, или о чём-нибудь другом?

— Он не гнобил, — миролюбиво возразил Киш, — Пуанкаре был хороший человек. Он просто не принимал представление Кантора о бесконечности. У них было разное чувство прекрасного.

— Ок, — вальяжно согласился Марк, — не хочешь об этом, давай о другом. У меня ведь сегодня день рождения, так?

— Так, — согласился Киш.

— Значит, я могу просить тебя о подарке, верно?

— Верно, — признал-признался Киш, — о подарке я как-то забыл. А что бы ты…

— Тогда скажи мне, Киш: зачем ты всё-таки приехал ко мне? — Толяныч снял тёмные очки, открыв насмешливые глаза.

«Можешь отпираться и говорить о случайности, — читалось в его взгляде, — я не буду настаивать. Просто перестану доверять. Если я тебе, конечно, доверяю».

Но Киш и не думал отпираться: момент настал.

— Я хочу тебя кое о чём попросить, — произнёс он и громко выдохнул. — Но можно ли просьбу о подарке считать подарком? По-моему, нет.

— Ха! Так вот в чём дело! — Марк разом расслабился и откинулся на спинку. — Забавная матрёшка! И что же ты хочешь получить в подарок от «грустного» Марка? Деньги? Надёжное дружеское плечо? Рассказ об острове Ни-Бум-Бум, где живут самые сообразительные люди?

— Плечо, Марк, плечо, что ж ещё? Я хочу попросить тебя кое-что вспомнить о нашей последней встрече.

— «Кое-что вспомнить»? — хмыкнул Толяныч. — Потрясающе! Ты, наверное, посещал тренинги по повышению деликатности. Если потеряю ногу, буду знать, с кем мне гонять в футбол. Но, знаешь, давай так: ты сам мне расскажешь о нашей последней встрече, а я, если что вспомню, расскажу тебе.

— Хорошо, — согласился Киш. — Это было на Воздвиженке, два года назад…

Он рассказал о том, как они случайно встретились в самом центре Москвы, и как Марк посоветовал ему поехать в Прагу, а ещё о том, что случилось на саммите, и как наутро ему удалось установить связь времён. Толяныч слушал его с изучающим интересом, и было непонятно, к чему относится этот интерес — к словам Киша или к нему самому.

— И что? — лицо Марка, когда Киш закончил, выразило лёгкое недоумение. — Всё получилось как нельзя лучше, я тебя правильно понял? Или нет? Я помню ту встречу — и?

— Помнишь? — переспросил Киш с вырвавшимся удивлением: он почему-то был уверен, что Толяныч лишь пожмёт плечами.

— Помню, — подтвердил Марк, — а что: не должен? Было лето, у меня тогда ещё была прежняя тачка, KLV. А ты шёл с какой-то позорной интеллигентской авоськой…

— С пакетом. Обычным пакетом.

— О’кей, с пакетом. А потом рассказывал про какую-то свою статью — что-то средневековое, так? Что тебя в этом заботит?

— Не знаю, — соврал Киш. — Может, и не беспокоит вовсе, а так… Просто я не могу такую удачу приписать только себе — не настолько я удачливый. И вот подумалось: может, всё это было каким-то образом организовано? И я выполнял лишь небольшую функцию? Короче, я хочу спросить: тебя никто не просил тогда встретиться со мной и как бы невзначай посоветовать поехать в Прагу? Если нет, то нет. Если да, то даже необязательно говорить кто, просто скажи, что — да. Это и есть тот подарок, о котором я прошу.

Он посмотрел Марку прямо в глаза: его друг, словно стесняясь, отвёл взгляд в сторону и вежливо кашлянул.

— Понимаешь, какое дело, Киш, — начал он обстоятельно, — я не могу сказать «да», но моё «нет» тебе тоже ничего не даст. Что такое «нет»? Это либо не было совсем, либо было, но я этого не помню. Вряд ли тебя такой ответ устроит. На твоём месте я не стал бы полагаться на память «грустного» человека, а рассудил логически: насколько такое вообще возможно? Ну, например, если бы я спросил тебя: «Скажи мне, Киш, откровенно, летали ли мы с тобой на солнце, а то я что-то не припомню», ты бы что ответил? Так и тут: посмотри логически и увидишь, что такого не бывает. Подкарауливать кого-то в машине, а потом изображать случайную встречу — это не про меня, я так никогда не делал. Но есть ещё вопрос профессии: я — юрист. Не связной, не разведчик, не курьер, не почтальон и не живая телеграмма. Юрист, понимаешь?

К концу речи голос Толяныча так наполнился деликатностью и участием, что Киш почувствовал, как ему становится жарко: неловко и досадно получилось. Он взял стакан и сделал глоток, стараясь выловить из рома подтаявший кубик льда, но тот, легонько звякнув о стенку, ускользнул на дно. Марк прав, и теперь можно только удивляться, как он, Киш, и сам не додумался до таких простых вещей. Его предположение о том, что их встреча была неслучайна, в мозгу выглядело убедительно и весомо, но стоило ему обнаружиться, вылететь в мир, и вышла полная ерунда.

— Значит, это была случайность, — неохотно признал он. — Извини, что… Сам понимаешь: когда стремишься выстроить целостную картину, хочется всё пустить в ход — увязать друг с другом все детали. И мне казалось логичным… Ты прав: это можно было сделать гораздо проще. Например, меня могли направить в Прагу люди, которые и заказали мне эту работу. Но знаешь, какая ещё была случайность? — он быстро взглянул на Толяныча исподлобья. — Мы с тобой потом там и увиделись — в Праге.