Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

С одной стороны, им, конечно, крупно повезло, спаслось много солдат, если б они все попали в плен или погибли, защищать саму Англию было бы некому; но с другой — столь скверно Черчилль никогда раньше себя не чувствовал. Поскольку после Дюнкерка он стал премьер-министром и формально (фактически он им уже был) весь позор случившегося пал на него. Гитлер не хотел уничтожить его войной — он хотел уничтожить его миром. Унизительным миром, к которому вынуждают более слабого.

С этого дня война, которую они вели, уже не была войной между Германией и Великобританией, это была война между Черчиллем и Гитлером. Кто из них двоих войдет в историю в качестве победителя, хотя бы морального, вот в чем был вопрос. И в этой войне Черчиллю было все равно, кто его союзник — будь то хоть коммунист, хоть негр из племени банту, да даже грязный индус.

Он встал и подошел к окну. Сквозь все еще довольно свежую зелень парка открывался вид на воздвигнутый на вершине холма памятник Бурской войне. Он был бездарным, как все подобные монументы, но Черчиллю он нравился, поскольку напоминал ему молодость. Он тоже воевал с бурами и не только с ними, но еще и в Судане, Индии и Афганистане, везде рискуя жизнью. Во имя чего? Тогда он полагал, что во имя человека. Теперь он стал прагматичнее, ибо увидел, что все попытки служить идеалам наталкиваются на стену непонимания. Особенно это касалось индусов — неблагодарный народ. Англичане вытащили их из Средневековья, и чем они ответили? Ненавистью. Где получили образование господа Ганди и Неру? Да в Англии же! И чем они занялись, как только вернулись на родину? Начали бороться за независимость. Вот почему Черчилль отбросил романтические порывы и сосредоточился на главном, на сохранении империи. Ни пяди земли он не отдаст из тех тысяч квадратных километров, которые, став премьер-министром, получил под свою опеку. Во имя достижения этой цели разрешалось все или, по крайней мере, почти все. Такой бойни, как в Амрицаре, он, конечно, устраивать не будет, он не настолько глуп, такое только взращивает ненависть, но использовать во имя сохранения Индии противоречия между мусульманами и индусами — это само собой. И если господа Ганди и Неру сделают попытку сейчас, во время нынешней войны, организовать беспорядки, как ирландцы во время предыдущей, он их обоих вместе со всем их Национальным конгрессом посадит за решетку, это уж точно.

Он отошел от окна и снова сел за стол. Сталин тоже правил империей, потому Черчиллю было нетрудно понять мотивы его поступков. Разве сам он не ценил выше всех прочих королей Великобритании Эдуарда I, которому удалось завоевать Уэльс, навсегда присоединив его к Англии? То, что они имели сегодня, были естественные границы Великобритании, так сказать, от моря до моря, и наверняка Сталин в качестве естественных границ Российской империи рассматривал территорию от Тихого океана до Балтийского моря. С этой точки зрения особый интерес Сталина к балтийским странам был вполне понятен. Последнее, впрочем, не означало, что он, Черчилль, не должен был противостоять этому интересу в меру своих сил и возможностей; в борьбе империй каждый форпост имел значение, поэтому Великобритания и впредь, по крайней мере на словах, должна была поддерживать независимость балтийских стран — не превращая, однако, эти страны в яблоко раздора между ним и Сталиным. Гитлер совершил ошибку, открыв второй фронт, и было бы величайшей глупостью этим не воспользоваться.

Темы балтийских стран, таким образом, в речи по радио касаться не стоило.

А чего стоило? О чем он будет говорить?

Вдруг его осенила идея. Конечно же, ему не следует спешить на помощь большевикам — но он может поспешить на помощь русскому народу, на который так внезапно напала чужая армия. Мирные люди выращивают пшеницу в украинской степи и добывают уголь в донбасских шахтах, и вдруг налетают орды гуннов под командой щелкающих шпорами прусских офицеров, сжигают их дома, сеют смерть, уничтожают мимолетное земное счастье… вот-вот, что-то в этом роде…

Он снял с ручки колпачок и стремительно написал первые предложения:

«Национал-социалистический режим характеризуют самые дурные черты коммунизма. У этого режима отсутствуют всякие опоры и моральные принципы, кроме жадности и… — Чего еще? Правильно! — …чувства расового превосходства».

Глава восьмая. Муки Сталина

Вино давно утратило вкус, но Сталин все равно опустошил очередной бокал, скорчив гримасу отвращения. Убить сознание, раствориться, исчезнуть в пустоте и никогда больше не возродиться, вот чего он сейчас хотел. Мать оказалась права, когда жалела, что сын не стал священником, только на роль грязного попа он и годился, ничтожного дармоеда, чья единственная обязанность — врать простодушным, врать, врать и врать. С руководством страны он не справился. Поднять пинками смердов из векового сна, погнать их строить электростанции и заводы, создать наимощнейшую в мире танковую и воздушную армию, а потом, подобно последнему оболтусу, все проиграть — нет, это был слишком тяжкий удар даже для него, хладнокровного, закаленного этапами и ссылками человека.

В голове металась одна-единственная мысль: почему я ничего не предпринял, почему я так глупо дал Гитлеру себя провести. Он знал почему — потому что он недооценил Гитлера. Разве европеец может состязаться в коварстве с грузином? Сталин был уверен, что не может, воспитание не позволит. Для европейца договор — дело святое, пока тот его удовлетворяет, он его не нарушит, а когда удовлетворять уже не будет, сообщит за две недели, что вынужден его разорвать. Вот почему после заключения пакта он был так уверен, что Гитлер у него в руках. Мечта исполнилась, империалистические страны начали войну между собой, осталось провести мобилизацию, вторгнуться в Европу и установить там диктатуру пролетариата. Смог ли бы он преодолеть Пиренеи, это, конечно, вопрос сомнительный, но уж Германию и Францию он должен был завоевать, плюс, разумеется, все карликовые государства, которые попались бы по пути.

Но Гитлер, как выяснилось, не был европейцем, он вообще был не человеком, а сатаной, поскольку только сатана мог переиграть его, Сталина.

От злости он чуть было не швырнул пустой бокал в стену, уже поднял руку, но снова опустил: тогда придется позвать уборщицу, чтобы принесла новый, а он не хотел видеть ни одной чужой рожи, своей, в зеркале, ему было вполне достаточно — глаза красные, усы неопрятно торчат, щеки воспалены, точь-в-точь как у отца, когда тот возвращался после пьянки, только вот отец мог себе это позволить, он был простым сапожником, а Сталин… Ну и кто я, если не сапожник, подумал он мрачно, сапожник в роли главнокомандующего. Особенно жалко он повел себя в первые часы войны: враг уже перешел границу, а он, как страус, прятал голову в песок, надеялся, что свершится чудо, явится Шуленбург и передаст извинения Гитлера: простите, герр Сталин, наши генералы немного посамовольничали, я дал им приказ прекратить это дуракаваляние, сейчас они уберутся с вашей территории и будут ждать трибунала, вы же, пожалуйста, предъявите счет, мы компенсируем ваши потери; в конце концов Шуленбург действительно явился, но вместо извинений у него был при себе военный меморандум, и не на одном листке, а на нескольких десятках, что еще больше взбесило Сталина, поскольку показывало, как долго и педантично Гитлер готовился к своему свинству. И если б он хотя бы тогда понял всю серь-езность положения, но нет, ничего подобного, сначала он воспринял новость довольно спокойно, ладно, полезли к нам, тем хуже для вас, вы же не знаете, сколько мы недавно сосредоточили людей и техники вблизи границы, их там намного больше, чем у вас, вот мы вас быстренько и отобьем — и только мало-помалу, когда прошел день, другой, третий, четвертый и ничего не менялось, немцы продолжали наступать по всем направлениям, на Украине, в Белоруссии, в Прибалтике, окружали целые армии, брали в плен сотни тысяч солдат, убили столько же, вот только тогда посетила страшная мысль: все, друг Иосиф, это катастрофа. Еще пару дней он отчаянно старался повернуть ситуацию, давал путаные, глупые, противоречившие друг другу приказы, орал и ругался, умолял и убеждал, но когда увидел, что ничто не помогает, хлопнул дверью и приехал сюда, на дачу, — дальше воюйте без меня. Почему он так поступил? Потому что понял: он не имеет морального права оставаться главнокомандующим. Судьба подарила ему самую большую, самую богатую страну на земном шаре, и как он с ней обошелся? Прямо говоря — просрал.