Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

— Тпру!

Как послушно остановилась коляска. Прав был тот, кто сказал, что порок правит добродетелью. Лошади трудолюбивы, умеренны в потребностях и великодушны, они не пьют водку, не матерятся, не воруют, не бросаются друг на друга с ножом. Если бы их копыта могли держать вожжи, может, они со временем и человека перевоспитали бы, превратили бы гнусное животное в возвышенное существо. И если этого кучера, слезшего с козел и на глазах женщины бесстыдно расстегнувшего ширинку, в течение нескольких месяцев за каждое подобное скотство стегать тем же кнутом, которым он хлещет лошадей, может, и он поймет, как надо вести себя, чтобы тебя считали человеком, а не скотиной?

Светловолосый молодой человек, который, потягиваясь, выпрыгнул из коляски, казался более воспитанным — конечно, те, кто платит за езду, знают приличия, но у них другой недостаток, они верят во всемогущество денег. «Девица-красавица, о чем мечтаешь под карагачем? Будь осторожна, не отдаляйся от дома, не то похитит тебя злой чечен, увезет далеко-далеко в горный аул и сделает своей младшей женой, которой положено слушаться всех старших!» Шутки всегда были одинаково плоские, имели целью любой ценой тебя рассмешить — от смеха до любви, как говорила мать, один шаг. Но кому нужна такая короткая, не длиннее, чем взрыв хохота, любовь? Любовь должна быть вечной, или пусть ее не будет вовсе. Но вечное казалось невозможным… Почему этот молодой человек вдруг пошел к магазину, по дороге оглядываясь на нее? Папиросы купить, не иначе.

Ого, за коляской остановилась повозка, запряженная двумя лошадьми, и с каким любопытным грузом! Марта захлопнула томик Лермонтова, положила его на траву и встала. Кучер и извозчик, словно сговорившись, повернулись в ее сторону — пусть смотрят, за это, как говорит мама, мы денег не берем. В крайнем случае требуем права ответить тем же — конечно, чтобы рассмотреть груз, а не рожи… Да, буфет красивый, по бокам атланты, в центре львиная голова, в углу еще какое-то чудовище, возможно, гидра. Что это все должно означать, подвиги Геракла, что ли? Кресла вроде работы того же мастера, с резьбой наверху спинки и на подлокотниках. Откуда молодой человек взял деньги на такую дорогую мебель? Одет он был довольно обыденно, правда, не как крестьянин, а как горожанин или, как говорит брат Хуго, буржуй. Кстати, может, он не владелец мебели, а просто управляющий какого-нибудь купца, это даже вероятней.

— Нравится?

Марта вздрогнула. Трудно жить, когда у тебя такой плохой слух, сначала цокот копыт не услышала, теперь шаги за спиной. Зато зрение хорошее, ни одна деталь не останется незамеченной. Голубые глаза, необычайно голубые, острый прямой нос, прямо как у какого-то греческого бога; подбородок мог бы быть немножко более волевым, в этом смысле уланы и гусары выглядели импозантнее; а вот уши смешные, большие и оттопыренные.

— Нравится.

— Хотите попробовать?

Выговор не местный, из Москвы, наверное, или, пуще того, из столицы, почему иначе от него словно пахнет морем?

— В каком смысле попробовать? Хотите, чтобы я откусила кусочек от вашего буфета? Не думаю, что это очень уж вкусно.

Зачем я стала ерничать, мне же самой такое не нравится? А он стеснительный, немногословный, не отшутился, а вспрыгнул ловко на повозку и стал отвязывать кресло. Значит, все-таки владелец, иначе не посмел бы.

— Пожалуйста. Располагайтесь поудобнее.

Да, в этом кресле я могла бы сидеть до бесконечности, подберешь ноги под себя и сидишь, читаешь или просто мечтаешь.

— Это магазин вашего отца?

— Нет, я вообще не местная, я — переодетая французская принцесса. Революционеры хотели отрубить моей бабушке голову, но она сбежала и скрывалась в разных странах. Я вместе с цыганами всю Европу объездила.

— А в остзейских губерниях вы были?

— Как в остзейских, так и вестзейских. А почему вы спрашиваете? Вы что, оттуда родом?

— Да, оттуда.

И вовсе не из Петербурга и даже не из Москвы…

— И что вы тут делаете? Вы, случайно, не сбежавший каторжник?

— Нет, я младший сын вольного крестьянина.

— Младший? Так, значит, вас зовут Иванушка?

— Нет, Александр.

— По Александру Первому или Александру Освободителю?

— По Александру Македонскому.

Заставил-таки рассмеяться! И как это я не сумела удержаться?

— Ах вот почему у вас такой странный акцент. Македонский, значит!

— Позвольте спросить, а как вас зовут?

— Марта.

Теперь надо быстренько слезть с кресла, а то еще подумает бог весть что.

— Не хотите еще посидеть?

— Благодарю, для французской принцессы это кресло жестковато.

Так кончаются сказки. Или нет, именно сказки так не кончаются, у сказок конец обычно счастливый. Лучше не смотреть, как он снова грузит кресло на повозку, а сам садится в коляску. Можно пойти в магазин и спросить у отца, папиросы какой фабрики он купил, асмоловские или кушнаревские — это вроде как лепестки обрывать; но зачем? И вправду «жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, — такая пустая и глупая шутка»…

На переезде у вокзала пришлось долго ждать, шлагбаум никак не поднимался, Алекс видел, как снова и снова появлялся один и тот же паровоз, катил то в одну сторону, то в другую, словно его вовсе не занимало, что несколько десятков экипажей стоят, не имея возможности продолжить путь; кстати,

в экипажах не очень-то и ворчали, народ привык. Вот так тут все шаляй-валяй, подумал Алекс, какая богатая почва, перегноя на глубину двух метров, мертвые и те восстали бы, если б их похоронили без гроба, а хозяйствовать не умеют. Не умеют, не хотят, просто лень. «Суховей», видите ли. Сдуло семена. Сдуло так сдуло, надо было посеять заново, и жатва многократно покрыла б убытки. Но разве великоросса может интересовать такая пошлая штука, как полеводство? Он думает о вещах поважнее: как мир правильно выстроить и Богу по нраву быть, или, иными словами, как грешить, чтобы это на спасении души не отозвалось, или, еще проще, сколько бутылок водки можно выпить за день без того, чтобы пострадало дело Священного союза. Как этот старый пьяница вдруг утратил все свое достоинство, услышав звяканье стекла и поняв, что в буфете остались «белая и коричневая водка»! Задержал выносивших, стал на колени и собственноручно вынул бутылки… Смутился только тогда, когда в коридор неожиданно вышла любовница-армянка, приказал ей сразу вернуться в спальню. Интересная женщина, папироса в длинном мундштуке, в черных глазах странный блеск, словно не от вина она пьяна, а от опиума. Раньше Алекс армянок в такой ситуации не встречал, хотя видел в мызах всякие оргии, богатые великороссы, овдовев или отправив жену в Петербург, брали в любовницы то наглых казачек, то смазливых хохлушек, да даже черкешенок с иссиня-черными волосами и густыми бровями; но армянок они заполучить не могли, такой те народ, бедный, но приличного поведения, мужчины торговали или занимались ремеслом, женщины вели дом и воспитывали детей; у Азовского моря их было много, еще Екатерина выселила их сюда из Крыма, угодить желая татарам-разбойникам. Женились они всегда на своих, и церковь у них другая, не та, что у русских…