Елена Катишонок - Счастливый Феликс [рассказы и повесть]

Всегда добродушный, легко подтрунивающий над женой, он с не свойственной для него горячностью разразился длинной тирадой, часто повторяя «в конце концов». Родители не железные, и кто-кто, а Валентина должна это понимать. В конце концов, они немало для них делают. Оба запарились, отцу этот обмен уже вот тут сидит, сколько можно тянуть?! Ей дали возможность выбрать – так выбирай, в конце концов, Новый год на носу. Время идет, и твой драгоценный алгоритм может подождать, если больше ты ни о чем не думаешь, а вот обмен ждать не может. В конце концов.

Он говорил все это, сердито наклонив лобастую голову, не поднимая глаз.

Они никогда по-настоящему не ссорились, и не поссорились бы и сейчас – мало ли что наговорит усталый и голодный мужик, в конце концов , если бы не воткнул он сюда алгоритм, который может якобы подождать. Ему ли не знать, почему она до сих пор не закончила?

Хотела сказать: замолчи, – но выскочило совсем другое:

– Кусок идиота. Детей разбудишь.

И как теперь жить с собственным хамством, она не знала. Попросить прощения мешали глупые, сказанные сгоряча, слова. Вот зачем он?..

…Темнело рано и быстро, в детском саду ярко светились окна. Толстая воспитательница читала вслух книжку, возвышаясь над ребятней. Она сидела, нависая боками над низким детским стульчиком и чудом его не расплющивая. Ни Ромки, ни Владика среди детишек не было.

Валентина ворвалась в дом, бегом взлетела на четвертый этаж (высокий, без лифта) и, уже отпирая дверь, услышала громкий хохот. Из телевизора несся голос простофили Волка: «Ну, Заяц, погоди!..»

Гад, просто гад! Не мог позвонить?.. Это произошло впервые: всегда договаривались, кто заберет «орлов», как Павел называл мальчишек. «Всегда» – это до сегодняшнего дня, который начался вчера сорвавшимся обменом, ни в чем не повинным алгоритмом, повлекшим за собой «кусок идиота». Сама виновата, дура несчастная.

И дни потащились пустые, несмотря на занятость, пустые и какие-то второстепенные. Все, что вчера еще было важным, обесценилось: елочные игрушки, костюмы для утренника в садике, распечатки программы… Все стало корявым: их с Пашкой слова, движения, взгляды. Перестали называть друг друга по имени; почему-то невозможно было произнести привычное «Пашк!» – оттого, должно быть, что не слышала ласкового «Валюша». Встречались глазами – и сразу отводили, словно пассажиры в автобусе. Разговоров больше не было, только вопросы и ответы. «Детей заберешь?» – «Постараюсь». – «Если не сможешь, позвони». – «Кофе что, кончился?» – «В кофемолке есть». – «Тот я выпил». – «Тогда нет. Я куплю». – «Владик ночью кашлял».

Ночи стали неловкими. Спать укладывались, стараясь не задеть друг друга. Валентина вспомнила когда-то вычитанные слова «обоюдоострый меч» и не придвигалась к продольной ложбинке дивана, словно она и была тем самым обоюдоострым мечом. Ей вспомнилась их старая низкая тахта, напротив которой на стене висели ветвистые оленьи рога, неизвестно откуда у Павлика взявшиеся и так же неизвестно куда исчезнувшие, когда родился Ромка. Но тогда, раньше, все было иначе. Павлик озабоченно крутил головой: «Что-то рога запылились…», после чего летел и повисал на костяной ветви ее лифчик, а следом за ним трусики. С этим украшением рога сразу теряли свой грозный вид. «Хранители домашнего очага», – смеялся Павлик.

…А если протянуть руку и положить на плечо? Глупости; мириться не обязательно в кровати, возмутилась она и… легко прикоснулась к теплому любимому плечу. Коснулась – и поняла, как сильно ей не хватало этого тепла.

Плечо дернулось. Муж резко обернулся и буркнул с досадой: «Я сплю; ты что, не видишь?..»

Веки разлепились на мгновение и сомкнулись. Павел ушел в сон, как под воду. Через минуту – или десять минут? час? – он проснулся от чего-то плохого, страшного, что случилось не во сне, а наяву. Здесь, рядом. Валюшка?.. Он рывком обернулся, простыня соскользнула. Жена спала на боку, согнув ноги в коленях, и видны были только ступни – маленькие, почти как у Ромки, совершенно беспомощные. Павлик осторожно накрыл ее, боясь почему-то прикоснуться, хотя ничего так не хотел в эту минуту, как обхватить ладонью маленькую ногу. Медленно, чтобы не скрипнул диван, отвернулся и, передвигаясь по сантиметру, пытался устроиться удобнее и заснуть, да где там. Не было такого положения, как не было покоя. Мучили стыд и раскаяние. Я не «кусок идиота» – я законченный идиот и сволочь, к тому же скотина редкостная. Всего-то и нужно было повернуться к ней, обхватить обеими руками, потом, как всегда, запутаться в ночной рубашке и сдернуть ее к чертовой матери… Сам отпихнул ее, сволочь, идиот!.. Он чуть не выругался от самой бессильной в мире злобы – на себя.

Так оба лежали в темноте, слишком тихо и слишком напряженно для спящих, пока на улице не забренчал первый ленивый трамвай.

В один из таких дней решено было, что Иннокентий Семенович заберет «орлов», и Валентина направилась после работы к родителям – домой не тянуло. Отец еще не вернулся, и Марина, как назло, вернулась к «спиваковским затеям»:

– Ну, что там с этим питерским реликтом?

Валентина сидела, повернув голову к окну, словно через темное стекло можно было что-то рассмотреть.

– Ищем квартиру.

Пожала плечами, стыдясь признаться себе, что меньше всего в последнее время думала о «реликте». Действительно, одинокую фигурку с авоськой в руке вначале заслонила ветрянка, затем эркер, распахнувший объятия письменному столу, сбоившая программа, «обоюдоострый меч»… Заслонили и оттеснили, оставив стоять на перекрестке, где она дожидается зеленого света, но машины несутся непрерывным потоком, едут автобусы, а в светофоре ничего не меняется. Все так же издевательски долго горит круглое желтое око: ждите… ждите… ждите ответа, как в телефонной трубке; ждите обмена… Позвонить ей, что ли, вяло подумала Валентина. Позвонить – и хотя бы познакомиться по телефону, что ли. Обнадежить: ищем, мол. Впрочем, Кеша говорил, что она плоховато слышит – возраст, да. Для телефонного разговора, мягко говоря, неудобно.

Неохотно поднялась.

– Мне домой пора, поздно уже.

– Подожди, – мать тоже встала, – я достала банку меда. Сами-то мы его не очень…

Снег больше не сыпался, будто весь кончился. Валентина с трудом натянула сырые перчатки. На троллейбусной остановке стояли двое, крепко обнявшись. Девушка улыбалась. Подкатил троллейбус. Внутри было тепло и немноголюдно: час пик давно позади, люди разъехались по домам, кроме той парочки, так и застывшей на остановке. Валентина села к окну. По ногам шло тепло от батареи. Только она стала согреваться, как на очередной остановке люди начали вставать и двигаться к выходу. «Чие вы меня толкаете? – возмущался женский голос, – ну чие? Я вам что, жена или сестра?» Троллейбус пустел. Из кабины выглянул водитель: «В парк еду». Раздался щелчок, и свет потускнел. Валентина встала, поплелась к выходу и едва успела выскочить из смыкающихся дверей.