Григорий Марговский - Рассказы

Да уж. Что ни говори, а с фамилией мне повезло. Соколовский, Пашковский, Марговский — если не очень-то вникать, хрен отличишь. Правда, когда мы посещали шахматный клуб, Витька мне про Игоря с восторгом рассказывал: «Мы с Пашей почти что братья! Он гандболист — и я гандболист. У него дома кот — и у меня кошка. Он белорус — и я белорус…» Со временем мы все больше отдалялись друг от друга. Я не мог простить ему издевательств над Леночкой. Не прощал и себе своей трусости: ведь я же мог за нее заступиться. Правда, это ни к чему бы не привело: на весь класс нас было только двое. «Она чересчур надменна, так нельзя,» — успокаивал я себя, вжав голову в плечи.

Директор, пучеглазый Помидор, выстроил всех у себя на ковре. Попал под раздачу и я, хотя в травле участия не принимал. «Сэрца кровью обливается! — начал с излюбленной фразы Петр Константиныч Подоматько. — С фрицем воевали и еврей, и белорус! Шли в атаку плечом к плечу! А вы, поганцы, шо себе позволяете?!» Пацаны тайком хихикали. Особенно Жардецкий. Его потом в армии «дедушки» покалечат: почки отобьют.

Ладно, что было, то было. Но вот о Пашковском я почему-то думаю непрестанно. Он ведь мне явно симпатизировал. Ни разу не замахнулся, хотя был вдвое здоровей. На уроках я острил, дерзко подкалывал учителей. Всякий раз Паша делал круглые глаза: ну ты с катушек слетел, парниша! И при этом одобрительно ржал. Кстати, я замечал: он то и дело украдкой любовно разглядывал свой пах… Прошел ли его нарциссизм с годами? Сильно ль его потрепала жизнь? Вкусил ли он сполна любовь женщин? На эти вопросы, увы, нет ответа: знаю только, что он теперь в мире ином.

Да, вот еще что. Классе в четвертом к нам перешел такой Саша Мозалев, поинтеллектуальней прочих. Отец его, подполковник, выйдя в отставку, заведовал библиотекой. Саня с детства страдал гипертонией — по щекам ползли алые пятна. Но его побаивались: отмудохать мог любого блатаря. Мы с Колей Яшкиным интуитивно к нему потянулись. Образовался кружок. Втроем мы оформляли стенгазеты, гоняли по лесу на велосипедах. В подростковом возрасте играют гормоны — и наш друг повадился к нам приставать: завалит кого-нибудь одного на диван и ну «щупать». Это слово он выговаривал с каким-то особым смаком, непристойно щурясь. Я как правило отбивался, а вот Коля, пухленький блондин, беспомощно визжал, служа легкой добычей. Мозоль оставлял у него на шее засосы, а мне в лицо шипел одно и то же предсказание: «Запомни, ты умрешь в тридцать три года!» Неужто я и впрямь так походил на Христа?..

Однажды у нас с Саней вспыхнула ссора. Из-за какой-то фигни, разумеется. Впрочем, до драки не дошло. «Рыжая гнида!» — бросил я ему в лицо. «Да что вы, я его трогать не стану, а то ведь наверняка убью!» — успокоил он окружающих. Мне же, четко так, членораздельно, присоветовал: «Ну ты вот что, жид пархатый, убирайся-ка в свой Израиль!» Меня это ужасно обидело, но я виду не подал. Мать его была с виду типичная полька, пару раз я к ним заходил — и она пялилась весьма понимающе.

Спустя годы, студентом Литинститута, я приехал в Минск на побывку. Созвонился с Яшкиным, договорились о встрече. Коля заметно похудел, на носу очки в роговой оправе. «Мало зарабатываю, — посетовал он, — и живу с родителями, бабу привести некуда». От него-то я и узнал, что Сокол совсем молодым помер, от рака поджелудочной. Мы решили навестить Мозалева. Саня женился на нашей однокласснице Ире Ивашко — конопатой отличнице, которая все лезла ко мне в гимнастическом зале. Но я ее забраковал: в ней было что-то удушливо-мещанское, подколодное. И вот теперь — сидят оба в плюшевых креслах напротив, кооператив купили, двух девчушек завели. «А Лену Гантман помнишь?» — спрашивает Ира. Я киваю. «Папашу ее посадили!» — радостно сообщает она. — «За что?» — «Да „Жигули“ свои вздумал перепродать, наварить вишь хотел». — «За это разве сажают?!» — изумился я: на дворе был девяностый год. — «А как же! — ехидно ухмыльнулась Ира. — Ты там в Москве живешь, вольготно, тебе не понять».

Больше я их не видел. О судьбах своих одноклассников я периодически узнавал от Яшкина: такого-то кондрашка хватила, на поминках славно погудели. Коля наконец-то обзавелся благоверной, хотя потомства не дождался. «Открыл свой микробизнес, да он зачах. Работаю на дядю, зарплата мизерная, пью горькую,» — пожаловался он мне недавно. И еще с прискорбием сообщил, что обе дочери Мозалева, восемнадцати и девятнадцати лет, пока отец был в командировке в Японии, забрались на крышу девятиэтажки да и спрыгнули вниз. «Они с Ирой заперлись, никого видеть не хотят. Теперь где-то в Чехии отдыхают,» — приписал он напоследок.

Да, как ни крути, а Яшкин был единственным интеллигентом в нашем классе. Меня всегда восхищал его отец, ученый-лингвист из Академии наук. Неторопливая, безукоризненно правильная белорусская речь Ивана Яковлевича возрождала в душе надежду. Правда, в конце неизменно следовал тяжкий вздох: мучился человек, сознавал, один из немногих… Что же касается Игоря Пашковского — я до сих пор не уверен: возможно, он все ж таки отчасти еврей? Уж больно чернявый. Просто мог умело это скрыть, во избежание неприятностей. Жаль его, конечно. Тем паче, он ведь оказался неправ. Леночка-то Гантман открыла в Тель-Авиве свою музыкальную школу. По слухам, вовсю процветает, у нее полным-полно учеников.

Четвертую свою супругу я встретил на вечеринке у знакомого поэта-авангардиста. Народ колготился в гостиной, я заскочил на кухню сполоснуть руки. Пытаясь наскоро соорудить бутерброды, она улыбнулась как насекомоядное растение. Мне бы со стрекотом чесануть куда глаза: ан нет, я замешкался и погорел.

Элла была старше меня почти на дюжину лет. Прежние жены мал-мала меньше — а тут такая незадача. Впрочем, для своего возраста она выглядела отменно: яркая брюнетка с восхитительно живыми глазами и безупречной фигурой. Неизвестно почему числила себя еврейкой: хотя отец крымский татарин, а мать, с девичьей фамилией Антик, наполовину гречанка. Правда, бабка ее и впрямь иудейских кровей — однако, по рассказам внучки, на чем свет кляла родную Одессу: «Терпеть не могу здешнюю портовую шелупонь!» Или Элла это на ходу сочинила, услыхав, что моя предыдущая из тех же краев?..

Словом, она зачастила ко мне на авеню X. Я полагал — так, легкая интрижка, а она прикипела. От природы обладая звериной энергией, готова была растерзать в клочья. При этом экзальтации ей не занимать: «Ах! Я не выдержу разлуки! Вскрою себе вены!» Наконец, я отважился: «Видишь ли, у меня истекает виза. Возвращаться мне некуда, надо обустраиваться в Штатах. Ты, к примеру, согласилась бы выйти за меня замуж?..» — «Это еще зачем?» — насторожилась она. — «Без грин-карты ты тут никто, неужели неясно? Не хочешь — ну что ж, тогда не обессудь, я продолжу поиск». Трое суток она взвешивала все «за» и «против». Вдруг примчалась в своем голубеньком фольксвагене: «О’кей, я согласна! Сделаю для тебя все, что смогу!»