Елена Минкина-Тайчер - Полания

— Интересно, где был твой Бог, когда убивали моих братьев и родителей?! — шептала мама, ожесточенно глядя мимо отца.

— Наверное, он все силы бросил на спасение тебя, моя голубка, — вздыхал папа, — а заодно и ваших фамильных богатств.

Мама, не глядя, швыряла в отца свежевыглаженной скатертью и уходила на кухню. Папа ловко увертывался, поднимал упавшую скатерть, аккуратно складывал по проглаженным бороздками. Потом, притворно сокрушаясь, подтягивал старые пижамные штаны и укладывался на другой бок. Обычно на этом разговоры о религии и заканчивались.

Но однажды я услышала, как мама молилась. В тот день, когда у отца случился удар. Я узнала еще утром, но не смогла сразу приехать в больницу, Авиву было три месяца, я еще кормила его грудью. А у Таль как раз началась ветрянка. Только к обеду Меир сменил меня. Папа лежал с закрытыми глазами, часто и неровно дыша. Правые рука и нога его были как-то неестественно вывернуты, одна щека вздувалась в такт дыханию. Мамы нигде не было, ни в коридоре, ни в больничном дворе. Я вдруг страшно испугалась, что с ней тоже что-то случилось, и помчалась к ним домой. Дверь в прихожей была открыта, мама стояла в спальне, прижавшись лицом к стене.

— Благословен будь, Господин мой, Бог наш единый, царь мира… — торопливо шептала она начало молитвы, — прости, прости за сомнения, наверное, я тебя просто не поняла, Господи. Но ты же великодушен, ты же щедр, пощади его, прошу, только пощади его. Ты не смог спасти маму, и братьев, я понимаю, тогда было слишком много горя, нас было слишком много, а ты ведь одни. Но сейчас, сейчас, когда все так мирно, когда ты все вернул детям моим, когда ты стал так мудр и щедр, я прошу, пощади. Пощади его!

Она вдруг стала сползать по стене, цепляясь руками, я в ужасе стояла за дверью, не зная, подхватить ее или уйти незаметно. Ночью папа умер.

Господи, что только не лезет в голову! Нет, я совсем распустилась, нервы никуда. Может быть, позвонить Меиру? Надо же ему рассказать, что мальчик просто забыл пелефон. Ему же опасно волноваться с его давлением. Ха, рассказать, а если подойдет жена? Жена! Нет, этого я сейчас просто не вынесу!

Меиру всегда нравилась Яэль, с того момента, как она появилась в нашей школе. Да что там нравилась! Весь класс знал, что Меир Эзра влюблен в новенькую русскую. Но никто не смеялся, потому что Меир был лучшим футболистом школы. И лучшим математиком. И самым красивым парнем. И он открыто и спокойно ходил за своей длинноногой Яэль, бережно держал ее тонкую светлую руку в своей широкой и смуглой, гладил ладонью кудрявые белые волосы. Яэль тихонько смеялась, отнимала руку, задорно потряхивала чудесными волосами, и никто кроме меня не знал, что она так же безумно влюблена в Меира, просто почему-то не хочет это показать. И уж совсем никто не знал, что еще одна девчонка влюблена в Меира, так влюблена, что им обоим и не снилось, что она просто не дышит, когда он проходит рядом, что весь стол ее набит черновиками и старыми контрольными Меира, что она спит с его драным футбольным мячом под подушкой, и в темноте целует этот мяч, обливаясь слезами и стараясь не всхлипнуть вслух. Никто не знал, потому что этой девчонкой была я сама.

Нет, у нас с ним были прекрасные отношения, он почти любил меня. Но только потому, что я была подругой Яэль. Мы часто занимались вместе, особенно математикой, Меир классно умел объяснять, Яэль восторженно крутила головой, «Ми-иша, — говорила она нараспев, — Ми-иша, какой ты умный, просто страшно!» Да, так она его придумала называть на русский лад, хотя я никогда не могла понять, что общего между заурядным именем Меир и этим ее Ми-шей. Мной Яэль тоже восхищалась. Я не была большим математиком, зато блистала в Танахе и истории, а ей плохо давались гуманитарные науки, наверное, из-за языка, чаще всего она просто переписывала у меня готовую работу. Потом они провожали меня до дому, махали на прощание и уходили в парк, взявшись за руки. Из окна наплывал высокий голос Хавы Альберштейн, это была модная тогда песня «Как дикий росток», наверное, кто-то крутил пластинку:

А я молча лежала в своей комнате, уткнувшись головой в подушку, и мечтала умереть.

И вдруг у них что-то разладилось. Нет, это было уже после школы. Я первой ушла в армию, Меир перенес дату, потому что надеялся попасть в летные войска, а Яэль ждала призыва только осенью, она была на несколько месяцев моложе. Однажды Меир пришел ко мне один, я как раз отсыпалась после сборов, дома стояла мертвая тишина, даже мама прекратила свою воспитательскую деятельность. Я сидела на низкой кушетке, а он — на полу у окна, молчал, крутил в ладонях скомканную сигарету. Я не знала, что ему нужно, да это было и не важно, просто дышать с ним рядом, тихо любоваться сильными руками, выпуклыми плечами под выгоревшей майкой, складкой у губ. Главное было не думать, что этими руками он обнимает Яэль, а этими губами наверняка целует ее вечно смеющиеся губы.

— Хава, сказал он хрипло, — ты мне очень близкий человек, потому что ты — подруга Яэль, и только с тобой я могу об этом говорить.

Мне вдруг стало холодно, хотя как раз начался август.

— Хава, скажи, я похож на сексуального маньяка? Или просто на какого-то грубого идиота? Я ведь люблю ее! Разве она этого не знает?

— Это все знают, — умно сказала я, но у Меира не было сил обращать на меня внимание.

— Хава, я понимаю, она девушка, она боится, но ведь я же не убить ее хочу! И не каких-нибудь случайных отношений. В нашей семье это не принято, мой отец из Ирака, ты же знаешь. И потом, что у меня сестер нет, и я не знаю, как это у девчонок?

— Хава я ей говорю, давай поженимся, а она смеется. Или плачет. Ты что-нибудь понимаешь? И когда я ее целую, она же просто не дышит, дрожит вся, а потом вдруг вырвется и убежит. Хава, скажи, что мне делать?

Я вдруг чувствую, как холодная черная волна накрывает меня, и я уже знаю, что сейчас скажу, и леденею от ужаса, потому что нельзя такое говорить, и все-таки говорю, отчаянно глядя Меиру в глаза.

— Ты зря так переживаешь, — говорю я, — напридумывал проблем! Все не так страшно.

— Что? — испуганно спрашивает Меер, — о чем ты?

— Все о том же, — улыбаюсь я немеющими губами, — ты просто усложняешь. Возьми и просто приди поздно ночью, все само получится. Тем более, Яэль сейчас одна, мама со своим другом в отпуске. У них это проще, разве ты не видишь? Только предупреди заранее, а то еще застанешь кого-нибудь.

— Кого? — в ужасе спрашивает Меер, — о чем ты?

— Господи, да ты просто младенец, — опять улыбаюсь я, — к ней приходят иногда, разве ты не знал? Или ты думаешь, среди русских есть хоть одна девственница?