Елена Минкина-Тайчер - Полания

— Ты врешь! — Меер вскакивает на ноги, и я почти мечтаю, чтобы он ударил меня своими тяжело сжатыми кулаками, — ты все врешь!

— Ну, подумай, зачем мне врать, — из последних сил говорю я, — ты же спросил, вот я и стараюсь тебе помочь. Сам можешь убедиться, тебе она точно не откажет.

Конечно, это было не слишком хорошо, скажете вы. И как я могла не пожалеть Яэль, свою подружку?

А меня кто-нибудь жалел? Разве она когда-нибудь думала, каково мне ходить за ними, смотреть, как Меир прижимает ее светлую голову к своему плечу, как дрожат его пальцы? Я просто не могла больше жить в этой тоске, в этих ужасных блузках с рюшами, плоских старушечьих туфлях (каблук портит ногу!), вечных уроках и правилах хорошего тона. Я умирала от желаний. Я страстно хотела вот так хохотать на весь дом, и обнимать его крепкую шею, и уходить с ним в темноту парка, взявшись за руки…

Да, ничего плохого для Яэль я и не сделала, если подумать. Той же осенью, вскоре после нашей свадьбы, она отказалась от службы в армии и уехала в Америку. Окончила там школу медсестер, вышла замуж. Это же мечта всех русских — оказаться в Америке. Что им наша нелепая страна! Кстати, у нее четверо детей, дочь и три сына. И ни один из них никогда не будет служить в боевых войсках или даже в охране. Так что, можно считать, я ей обеспечила спокойную счастливую жизнь.

Телефон! Наконец-то!

— Авив, мальчик мой! А…, это ты Меир, извини, знаешь, у вас стали очень похожие голоса. Нет, не звонил, ты знаешь, он забыл пелефон… Меер!! Ты, что, плачешь?!! Нет, нет, просто показалось. Да, я тоже слышала, два вертолета. Семьдесят. И все погибли…

— … Меир, скажи мне… скажи мне… Ты что-то знаешь? … Меер, ты знаешь про Авива?!!! Поклянись. Поклянись его здоровьем. Ну, хорошо. Ну, ладно. Прости.

Боже мой, я совсем распустилась! Бедный Меир, он так расстроился из-за этих вертолетов. Семьдесят мальчиков! Но Авив не там. Авив на учениях. Просто он не может позвонить. Такой рассеянный ребенок!

Никогда не видела Меира плачущим. Нет! Все ты видела и все ты помнишь, нечего обманывать саму себя!

Он сидел на том же месте у окна, злые черные слезы катились по его щекам, злые грязные слова шептали его губы.

— Все правда! — выкрикнул он сдавленно и, морщась как от яркого света, принялся стучать кулаком по колену, — ты сказала правду, Хава!

— Что? О чем ты? — выдавила я, холодея.

— Ты была права! Она впустила меня! И я был с ней! И я был не первый! Ха!

— Подожди, ты что-то не понял…

— Что тут было не понимать? Она сама сказала… Она сказала, что не может ничего объяснить, потому что она — плохая и гадкая, и я не прощу… Идиот! Тупой влюбленный осел! Никогда, никогда не хочу ее видеть!

Он уткнулся головой в мои колени и заплакал, скорее, завыл, давясь ненужными злыми словами… Я чувствовала жаркие руки через полотно брюк, черная стриженая голова плотно прижималась к моим ногам, бедра стали мокрыми от его слез… И тогда я легла с ним рядом на пол и принялась целовать эту ненаглядную голову, руки, обожженную шею в вороте военной рубахи… — Я люблю тебя, Меир, радость моя, безумие мое, я так люблю тебя, бедный …бедный… любимый мой…

Да, он испугался на какое-то мгновение, отпрянул, и вдруг жадно стиснул меня своими немыслимыми руками, закрыл горячими губами мои губы, рванул пояс брюк.

Мне было больно, невозможно больно и невозможно хорошо, он сжимал меня все сильнее, давясь слезами, он все сильнее кусал мои губы и наконец рванулся, задрожал в моих руках … и он был мой, что бы ни случилось раньше, сейчас он был только мой, во мне, на мне…

Я заплакала. Он тяжело отшатнулся, испуганно посмотрел на свою одежду, запачканную моей кровью…

Он схватил мои ладони дрожащими руками и прижал к лицу, к обжигающим своим губам. — Хава, милая, прости! Почему ты не остановила меня? Почему ты не сказала мне? Ты пожалела меня, милая моя, добрая моя…

Потом он уехал на сборы. Какие-то длинные учения в пустыне. Три месяца. Меня тошнило дни и ночи, мама, конечно, сразу заметила, поздней ночью, чтобы не услышал отец, устроила жесткий унизительный допрос, с размаху ударила по дрожащей щеке. Из армии меня отпустили без большого шума, хотя, девчонки, конечно, сплетничали и шушукались.

Под хупой я стояла с уже заметным животиком. Мама Меира кривила губы и отворачивалась. Моя мама отказалась покрыть голову, и только в последний момент набросила нелепую синюю косынку. Стакан выскользнул из-под ноги жениха и откатился в сторону, гости тихо засмеялись.

— Ничего не поделаешь, брат, женился на полании, попадай под каблук, — усмехнулся отец Меира и резко прихлопнул стакан блестящим ботинком.

— Всю жизнь мечтала породниться с сефардами, — шепнула мама.

— Алло, сынок! Таль, это ты, извини. Давай, говори скорее, что тебе нужно, я жду звонка от Авива. Что за глупости, конечно, я тобой интересуюсь, просто ты же видишь, что творится в стране. Такая страшная авария! Нет, нет, с чего ты взяла, Авив совсем не там. Их перевели на учения. Просто он забыл пелефон, поэтому до сих пор не звонил.

— Что ты хотела мне сказать? Остаешься у Дани? Опять? Ты ведь уже оставалась на этой неделе! Да, извини, конечно, ты сама можешь решать. А что думает его мама по этому поводу? Она тебя любит? Ну-ну. Нет почему, я хорошо понимаю, она тебя любит. У нее ведь нет собственных дочерей, мужа, сына, наконец, кого ей любить кроме тебя! Ну, извини, совсем я не стараюсь тебя обидеть, просто я волнуюсь, что ты опять останешься голодной. При всей любви, вряд ли она станет готовить твои дурацкие вегетарианские котлеты. Хорошо, картошка так картошка.

— Таль, подожди еще минутку. Не бегай там после душа босиком. На улице зима, а я не думаю, что у них есть ковер в коридоре. Откуда мне знать? А то я не знаю этих румын! Таль! И не вздумай бросить мокрое полотенце на стул! Это тебе не дома. Ну, хорошо, хорошо. Целую.

Вы слышали? Она ее любит! А с другой стороны, почему такую девочку не любить? Волосы прекрасные, глаза выразительные, на нее с детства на улице оборачивались. И умница. Год после армии, а уже в университете! Экономика и управление! Не то, что эта современна молодежь, до тридцати лет по Индии болтается! И характер хороший, умеет за себя постоять.

Да, я тоже думала, что умею за себя постоять. Довольно долго у меня это неплохо получалось.

Собственно, я сразу почувствовала, хотя была совсем молодая, Таль только отдали в ясли. Слишком он веселый стал. И все думает о чем-то своем. И что это за конференция в Мигдаль Эмеке? Да еще с ночевкой. Тоже мне, центр науки! Конечно, я ничего не стала спрашивать. Просто положила письмо вместе с конвертом на стол. От такого растяпы только и можно ожидать, — любовное письмо носил в кармане брюк! Сотрудница из его же отдела! До какой пошлости могут женщины дойти, даже не придумаешь. Он разозлился, конечно, опять со своими анекдотами начал выступать. Почему, — говорит, — Полания закрывает глаза в середине секса? — Потому что она не может видеть, что кто-то получает удовольствие!