Пьеретт Флетьо - Несовершенные любовники

Итак, Камилла сидела на своей кроватке и без умолку болтала. Временами она делала ошибки, забавно коверкая слова или путаясь в спряжении глаголов, отчего у Поля каждый раз морщилось лицо, словно его кусал злющий слепень, хотя дело было не в ее грамматических ошибках. Он сам был далеко не асом во французском языке, и если его отец обладал настоящим талантом оратора, который он с огромным успехом демонстрировал на заседаниях профсоюза сельхозпроизводителей или в мэрии, то его мать и бабушка не утруждались следить за речью. Их фразы ничем не отличались от одежды, которую они носили: в будние дни они надевали первое, что попадалось под руку, при этом низ и верх никак не сочетались между собой, а по большим праздникам облачались в идеально выстиранные и выглаженные кофты и юбки, поэтому малейшее отклонение от грамматики выглядело, образно говоря, так, словно они посадили на свою одежду огромное пятно. В школе мы говорили так, как нас учили, а другие люди говорили так, как говорили, не задаваясь вопросом, как лучше выразить свои мысли.

Но Лео и Камилла! Ошибки, которые они допускали, были совершенно непохожи на те, что мы слышали вокруг. Не говоря об иностранных словечках, которые то и дело проскальзывали в их речи и казались нам китайской грамотой, а может, это и в самом деле были китайские слова, так как они уже жили то ли в Шанхае, то ли в Гонконге.

Что же касается вопроса о постельном белье, то ни у Поля, ни у меня не было мнения на этот счет. Этот вопрос и так был для нас очень странным. Мы были воинами, правда, вполне миролюбивыми, привычными, скорее, к битвам на школьных переменках, нежели к беседам о тряпках и нюансах интерьера, разговоры на эту тему выходили за рамки принятых в наших кругах понятиях о достоинстве и чести.

«Ну, так как вам оно?» — повторила Камилла. «Да ничего, сойдет», — нехотя произнес Поль. «Я тоже так думаю», — подхватил я. Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. У меня возникло такое чувство, что меня прожигают насквозь, но что она хотела увидеть внутри меня?

У нас в городе люди никогда не смотрели друг другу прямо в глаза, так, как смотрели она и ее чертов брат, хотя, нет, его взгляд я сегодня не помню. А вот она… Она проделала дыру в моих глазах и терпеливо ждала, что же оттуда появится. Я чувствовал в себе эту дыру, но в то же время знал, что ничего не появится. Вот так всё и началось и продолжалось всё то время, что мы провели вместе, — в общей сложности, не так уж и много: один год, когда им было по шесть-семь лет, затем еще один год, когда им было по двенадцать-тринадцать, потом еще два года, когда они были в возрасте шестнадцати-семнадцати лет, и вот тогда появилась Анна и всё ужасно запуталось. И только теперь всё то, что было на дне дыры, которую прожгла во мне Камилла, начинает подниматься на поверхность, но теперь уже слишком поздно и для нее, и для меня.

Даже наш дневник, тот дневник, что беспристрастно фиксировал любовные сеансы близнецов, был отнят у меня, и мне остается лишь цепляться за слова Наташи, вспоминать ее веселый голос с нотками возмущения и огромный тент, опускающийся на мою голову, «сто страниц, это же тяжело, а вы об этом ни слова!» Я думаю, что когда одолею эти сто страниц, то восстановлю нашу правду: мою, Лео и Камиллы, Анны, — а теперь у меня в голове только одна мысль: не упустить своего шанса, который подарили мне тент, коснувшийся моей головы, и слова Наташи.

Близнецы показали нам свои прежние дневники. Они прилежно зачитывали свои записи, сделанные как по-английски, так и по-французски. «Какие-то странные у вас буквы», — заметил Поль. «Это block letters, прописные буквы, а вы привыкли писать курсивом», — в один голос отозвались они. Мы кивнули, хотя на самом деле ничего не поняли. Еще они показали нам свои альбомы, в одном из которых был приклеен ярко-красный листочек какого-то дерева. «Это лист меплетри» [2] Путая французские и английские слова, близнецы произносят mapple tree («клен» на англ.) на французский манер — meppletri. , — пояснили они, и мы вновь не решились лезть к ним с расспросами. Загадочное слово «меплетри», звучавшее неуместно здесь, в нашем городке, будто прилетело из далеких стран, где прожили свое короткое детство близнецы в окружении экзотических, почти сказочных деревьев.

Поль заинтересовался фотографиями, он хотел знать, как зовут их братьев и сестру. «Это Джон, это Тиция, а это Корнелиус». — «Странные имена», — хмыкнул Поль. «А нам плевать», — сказали они. «И ничего не странные, — вмешался я, — это голландские имена». — «Ну да, но нам плевать», — упрямо твердили они, а потом, клац, захлопнули альбомы и дневники. «Но все же это ваши братья и сестра», — настаивал Поль. «Они устали», — произнес я.

Лео и Камилла часто вдруг начинали валиться от усталости. Тогда их личики бледнели, черты лица расплывались, зрачки застывали. В такие мгновения они внушали мне настоящий ужас, мне казалось, что они вот-вот умрут. «Ну ладно, пусть отдыхают, что ли», — сказал Поль, и мы вышли с ним в сад побросать мячик, однако мне было не до игры, сердце мое щемило. «А вдруг они умрут?» — вырвалось у меня, и мы со всех ног бросились в дом, чтобы проверить, живы ли они. Они лежали на одной кровати, свернувшись калачиком, и спокойно сопели во сне. Мы присели на пол и долго смотрели на спящих близнецов. «Ладно, я пошел», — прошептал Поль, я проводил его до ворот, но на сердце у меня лежал тяжелый камень. Мы стояли и все никак не могли распрощаться. «Куда пойдешь?» — спросил я. «К сестре». — «А если ее не будет дома?» — «Ну, тогда подожду». Но он все не уходил. «Ты иди, ничего страшного, я как-нибудь разберусь», — произнес я. «Да, но что хорошего — торчать у ее дома?» Мы посмотрели на часы. «Не так уже долго осталось ждать», — сказал я. «Тогда я еще поиграю с тобой». И я тут же согласился: «Конечно». Когда мы вернулись в дом, малыши уже проснулись и смотрели мультики по телевизору, мы тоже посмотрели с ними мультики. «А вы и не заметили, что мы ушли», — вдруг сказал Поль. Они отвернулись от телика и бросили на нас взгляд, грустный-прегрустный, но Поль не замечал эту грусть, он лишь покачал головой, и мы снова уставились в телевизор, и все было хорошо, затем пришли старики Дефонтены, и господин Дефонтен отвез Поля к сестре, а может, к родителям на ферму, точно не помню.

Я продолжал служить беби-ситтером у Дефонтенов, как было договорено. Поль больше не приходил, и, честно говоря, для меня это стало большим облегчением, так мне было гораздо легче с малышами, их странные выходки меня не смущали. Я понимал эти выходки, хотя и не мог объяснить, но они были красноречивее любых слов, которые я слышал до сих пор, а минута, проведенные с близнецами, отличались от череды дней, похожих друг на друга как две капли воды. Их мир был совершенно нереальным, но я чувствовал себя как дома в этой нереальности, точнее говоря, это чувствовало мое другое, никому не знакомое я. Однажды я как-то обронил в разговоре с близнецами: «Я мог бы стать вашим братом». — «Как Джон и Корнелиус?» — отозвались они после долгого раздумья, но мне не хотелось иметь ничего общего с этими незнакомцами. «Нет, не сводным братом, а настоящим», — сказал я, уже сожалея, что подбросил им такую идею. Они ответили не сразу, а только через день или два: «Ты слишком старый». — «В смысле?» — «Чтобы быть им». — «Кем им?» Я уже ничего не понимал.