Пьеретт Флетьо - Несовершенные любовники

Я оказался среди первоклашек, занудных и неуправляемых, однако вскоре директор отвел меня в сторону и объяснил, что у него для меня особое задание, ему нужен «взрослый, которому можно доверять». Нас было семеро «проветренных» в этом классе, интересно, а остальные шестеро тоже получили спецзадание? Я промучился этим вопросом до обеда, так и не решившись об этом спросить. В три часа, когда я уже совсем извелся, в коридоре послышались знакомые шаги — это были шаги директора. Наша новая училка затряслась как осиновый лист. Она рванулась к двери, а все ученики застыли в напряжении. В мгновенно повисшей гробовой тишине мы явно ощущали чье-то присутствие.

Я хочу сказать, что, кроме училки, стоявшей в дверях, и директора, которого мы не видели, но чей голос слышали, там, в коридоре, находился кто-то еще. Мы не могли его видеть, но чувствовали, что он там, что именно он вызвал такой переполох у двери нашего класса. Мы отлично знали правила и ритуалы, которым подчинялась наша школьная жизнь, но это было что-то новенькое: за дверью явно стоял чужак.

Когда директор наконец ушел, дверь класса закрылась, а учительница вновь вернулась к столу, я неожиданно осознал, что стою, затаив дыхание, и, чтобы не задохнуться, так громко и глубоко вдохнул, что ко мне обернулся весь класс: и первоклашки, и «проветренные», и учительница, и те, кого она держала за руки — чужаки.

Их было двое, и мы сразу не поняли: то ли это два мальчика, то ли две девочки, то ли мальчик и девочка. Обо мне все тут же забыли, уставившись на новеньких, и только они продолжали с серьезным видом смотреть на меня. «А разве можно задохнуться от воздуха?» — спросили они у меня позже, по-моему, вечером того же дня. «У меня был приступ апноэ», — ответил я, чтобы поставить их на место и не потерять лица. Слово «апноэ» их заинтересовало, они захотели узнать, что оно означает, для чего нужно, короче, я их заинтересовал и был выбран ими в качестве гида, друга, а также переводчика, поскольку в их французском было много пробелов. Можно было и не искать директора, не успевшего дать мне подробных инструкций, касавшихся тайного задания, я сам все понял, но не испытал особой гордости. Мне также стало ясно, что остальные шестеро представителей четвертого класса не получали никакого задания. Только я, и больше никто.

«Я хочу познакомить вас с Лео и Камиллой Ван Брекер-Дефонтенами», — произнесла наша учительница с необычайной торжественностью, которая шла ей так же, как корове туфли на шпильке, объяснял я позднее своему дружку Полю. Училка от волнения раскраснелась, затем, вновь собравшись с силами, на одном дыхании быстро выпалила: — Это Лео и Камилла, они останутся с нами до конца учебного года, прошу вас помочь им привыкнуть к новой жизни.

— А кто из них мальчик? — крикнул один из малышей, Клод Бланкар, имя которого я никогда не забуду, и возбужденный класс взорвался от хохота.

Учительница до того растерялась, что на нее было жалко смотреть. Она стояла, не зная, что ответить, а на лице новеньких я прочитал сочувствие, от которого у меня перехватило дыхание. В то время как весь класс насмехался над ними, они с жалостью смотрели на учительницу, переживая, что из-за них она оказалась в неловкой ситуации.

— Так кто из них мальчик? — звенел голос Клода Бланкара, а новенькие с невозмутимым видом стояли перед орущим классом, не сдвинувшись ни на шаг, будто не слыша этого рева. Ну, вылитые аристократы, надменно поглядывающие на своих слуг, подумал я в тот момент, а может, и не в тот, а сейчас, когда вспоминаю эту сцену.

Для своего возраста они были довольно крупными, успел отметить я, завороженный этим спектаклем, как новый приступ апноэ накатил на меня. Не знаю, что они прочитали на моем лице, но один их них вдруг сделал шаг вперед и очень четким, хорошо поставленным голосом, произнес: «Я Лео. А ее зовут Камилла». Тот апломб, с которым он представился, уже сам по себе был удивительным, но добило нас, думаю, продолжение. Второй новенький, то есть девчонка, тоже сделала шаг вперед и сказала: «Я Камилла. А его зовут Лео. Мы близнецы». После чего они направились прямо ко мне (для этого им пришлось пройти по всему проходу, так как мы, «проветренные», сидели на галерке) и по очереди протянули мне руку. «Здравствуй, как тебя зовут?» — спросили они с легким акцентом, который мне показался несколько слащавым. Во внезапно повисшей тишине я едва слышно пробормотал: «Рафаэль». — «Мы ничего не поняли, — признались они мне позже, — что-то вроде Рафу», и когда они хотели подколоть меня, то звали Рафу, придумывая самые разнообразные варианты, которыми я мог бы заполнить целую страницу, чтобы быстрее дойти до сотой, правда, Наташа? Ну, а что было дальше, я уже и не помню. Кажется, учительница снова взяла класс в свои руки, а затем пришли техничка и садовник, они принесли столы для новеньких, и вообще, урок уже заканчивался, а новенькие стали не такими уж новенькими.

А мы и не припоминаем ничего такого, — сказали они, кажется, три или пять лет тому назад. В любом случае, это было уже в Париже, когда мы сидели у них дома или, может, в кафе.

«А мы и не припоминаем ничего такого!» Да наполнятся радостью их души! Они желают быть вне истории, вне генеалогии, они хотят быть лишенными порта приписки метеоритами, свалившимися с неба, прибывшими сюда сразу шестнадцатилетними, они не желают быть убийцами, и я не знаю, чего они вообще желают, они, разрушившие мою жизнь.

Первые четыре дня после нашего знакомства они неотступно, словно два ангела-хранителя, ходили за мной: в столовую, на крыльцо школы, в гимнастический зал. Когда они поднимали ко мне свои лица и вопрошающе, безмятежно и доверительно смотрели на меня, я просто обалдевал. Мне хотелось избавиться от них и убежать к своим дружкам, но какая-то неведомая сила удерживала меня на месте. И я не мог сопротивляться этой силе. Может, они больные, мелькала в моей голове и такая мысль. «Ну и липучки же эти придурки», — сказал мне мой лучший друг Поль на следующий день после появления близнецов. Они подняли ко мне головы все с тем же видом, по-видимому, не поняв слово «придурки». «Не лезь к ним», — сказал я Полю. А потом, не знаю, как это получилось, но уже через минуту мы валялись на земле с Полем, сцепившись так, словно между нами долгие годы зрела ненависть, хотя никакой ненависти не было, — нам никогда в жизни не приходилось переживать такого сильного чувства, впрочем, и причин для нее тоже ни разу не находилось, мы росли спокойными, уравновешенными детьми, без особого блеска в глазах, в полном согласии с окружавшим нас миром. Это была не ненависть, а, скорее, предчувствие всех горестей и сложностей, которые нам предстояло узнать, скорого окончания нашего беззаботного детства, предчувствие чего-то огромного и смутного, что бродило еще далеко от наших девяти лет, но уже загадочным образом нашло к нам путь.