Эрне Урбан - Утренняя заря

«Тра-та-та, тра-та-та!»

Глашатай снимает с носа и прячет в футляр свои очки в металлической оправе, аккуратно подровняв уголки, складывает объявление. Сделав три шага по-уставному, он отдает честь девушке и направляется к следующему углу. Идет он молодцевато, с сознанием своей важности, на правом боку раскачивается барабан.

Бицо наслаждается этой картиной, он смеется, а потом хлопает себя по лбу: «Вот ведь чуть было не забыл! В отчет надо еще включить сообщение о распределении пшеницы».

Шестьдесят вагонов! На первый взгляд это кажется невероятным, но «муравьиная бригада» охрипшего Такача наскребла-таки столько пшеницы из-под развалин гитлеровских и нилашистских складов. А этого более чем достаточно, чтобы снабдить всех необеспеченных до хлеба нового урожая, до первой свободной жатвы.

«Что же еще написать?»

Бицо, подражая Кесеи, записывает все, что ему необходимо сделать, в блокнот в клетчатой обложке. Теперь он берет его в руки, листает и под словами «Общественное снабжение» читает:

«Шестьдесят вагонов зерна, сто двадцать бочек яичного порошка, восемьдесят четыре мешка сушеных овощей, сорок ящиков гвоздей, шесть центнеров сахара, четыре центнера лука…»

Затем он садится за машинку и задумывается, писать ли ему голые факты и цифры или же изложить для «приправы» историю, как Такач наскреб столько хлеба, но тут раздается скрип двери, потом она распахивается настежь — ив нее влетает взбудораженный дядюшка Кутрович — без шапки, рубаха выбилась из-под ремня.

— Черт бы побрал этого Пишту Немеша! — кричит он вместо приветствия. — Андраш, да скажи же ты ему наконец, прикажи! Уж как я его просил, как умолял, как заклинал — не дает мне людей, и все!

— А на что тебе люди, дядюшка Кальман? — спрашивает Бицо, прикусив губу, чтобы не рассмеяться.

— На нужное дело! — выдыхает в свои обвисшие прокуренные усы Кутрович. — На общественные работы.

— А все же?

— Мы случайно наткнулись на трактора, на три заглохших, завалившихся в кювет «хоффера» на опушке Волчьего леса. Вот для того и нужны люди — чтобы их вытащить.

— Сколько?

— Ну-у… человек пятьдесят. Но люди нужны здоровые, чтобы не сразу надорвались.

— А что Пишта, то есть товарищ Немеш, никак не дает?

— Не дает, черт бы его побрал!.. Болтает чего-то, хитрит, говорит, что ему самому люди тоже нужны.

— Это точно, люди и ему нужны, — говорит Бицо, листая свой блокнотик-«всезнайку». — И правильно делает, что не дает.

— Ну… это уж ты слишком… — возразил Кутрович. — Так, значит, не только Пишта, но и ты мне тоже враг? На кой дьявол ему столько народу? Сахарный завод — раз, — загибает он палец, — фабрика, где метлы делают, — два, мастерская, где корзины плетут, — три, фабрика эрзац-кофе — четыре, кирпичный завод — пять. Целый полк можно набрать — вот сколько у профсоюза людей, а ты тут жадничаешь… Ну, давай по рукам. — И он протягивает здоровенную, как лопата, ладонь, словно торгуется на базаре. — Хватит мне и сорока, нет… тридцати человек.

Бицо развеселился, уж очень силен соблазн поиграть, поспорить с колоритным Кутровичем, который и от богатых всего требует немедленно, но Андраш пересиливает себя и с перенятой у Кесеи «мужской» строгостью говорит:

— Нечего торговаться, людей нет. А если и есть, то все заняты. Сахарный завод — раз. — Он постучал по блокноту. — Половина рабочих в котельной разбирает развалины, а половину отправили за стройматериалами. Они разбирают целый состав у стрелки на узкоколейке.

— На кой все это? У нас же ни паровозов, ни угля…

— Вот-вот, ни того ни другого. Потому они и заталкивают вагоны на завод по одному руками. А в вагонах известь, цемент, строительный лес. Это для сахарного завода очень кстати, прямо бог послал им этот осиротевший состав… Фабрика метел — два. Количество рабочих — двадцать семь. Работа: делать лежаки и кровати для инфекционной больницы… Три — мастерская корзин. Количество рабочих…

— Брось ты! — прерывает его Кутрович, махнув рукой и придавая лицу горестное выражение. — Я понимаю, что эти три трактора так и доржавеют на опушке Волчьего леса.

— Ну уж нет! Этому не бывать! — протестует Бицо.

Он разглаживает следующий лист блокнота и пишет в него что-то.

— Чего ты там пишешь? — удивляется Кутрович.

— Заношу в список вашу находку — трактора. — Он ставит в блокноте точку, хмурит брови и вдруг с неожиданной для самого себя энергией говорит: — Товарищ Кутрович!

— Ну! — откликается тот, щелкнув каблуками.

— Кому они нужны, кто нуждается в этих трех тракторах?

— Так ведь все мы! — отвечает старик отнюдь не по-военному.

— Кто это — все мы?

— То есть как кто?.. Мы, кто землю просит!

— Тогда чего же вы ждете, дядюшка Кальман? Вы же не один?

— Не один, это правда, — с горечью признается Кутрович. — Семьдесят три человека да девять солдаток — вот сколько нас было к двум часам ночи. Мы вчера до двух часов ночи в комитете по разделу земли дела обсуждали… Только…

— Что — только?

— Ох, сынок, черт его побери! — воскликнул Кутрович, багровея от возбуждения. — Одно дело рабочие, а другое — крестьяне… Рабочие все вместе, в одном гнезде, для рабочего гудок — все одно что горн для солдата. А крестьянин? Как я их соберу вместе в условленное время? А если и соберу, как вбить в их упрямые головы, что трактора общими будут, что эти три «хоффера» будут пахать по очереди их участки?! — И он объясняет, разглагольствует.

Но Бицо остается непреклонным. Он говорит так же безапелляционно, как сказал бы Кесеи:

— Это уж ваше дело, товарищ Кутрович…

Он захлопывает блокнот, садится к машинке, вставляет в нее чистый лист бумаги, показывая этим, что он уже думает о другом, и составляет отчет. Он делает вид, что уже забыл про Кутровича, но тайком все же подглядывает за ним.

Машинка стоит у раскрытого окна. И Андраш смотрит в стекло, как в зеркало. Он видит, что делает и как реагирует на его занятость Кутрович.

Сначала тот пыхтит, надувает щеки, не находя слов, злится, потом машет рукой на все: «Ну и черт с ними! Будто у меня других дел нет, кроме этих тракторов».

Но уходить он все же не уходит, сначала чешет затылок, потом дергает себя за усы, которые обычно задиристо торчат, а сейчас приспущены, словно флаг на мачте. Он их тянет, щиплет, крутит, да с таким нетерпением, с такой быстротой, что до Бицо доносится только их потрескивание.

Потом он расправляет усы, разглаживает их, топает ногой, подтягивает штаны, будто они сползли, и уже не говорит, а выкрикивает:

— Слушай, Андраш!

— Ну-у! — тянет Андраш, разыгрывая углубившегося в свои мысли человека.

— Знаешь что?

— Что?

Вопрос повисает в воздухе, потому что Кутрович направляет свои большие круглые глаза-шары на улицу — и выскакивает вон.