Эрне Урбан - Утренняя заря

— А потом что было? — волнуясь и ерзая, как ребенок, спрашивал Андраш, хотя ответ знал заранее.

— А потом господа послали кучера за жандармами, так что, когда колокола полдень отбивали, мы всей семьей уже оказались во дворе ратуши под открытым небом со всеми своими пожитками. Мать плакала, отец искал квартиру, а мы, ребята, радовались, что переселяемся не зимой, не на Новый год. А еще радовались тому, что есть можем сколько влезет, потому что нам повезло и все хлебы к тому времени в печи испеклись…

— Выходит, дед был храбрый человек и никого не боялся?

— Да, он был храбрый человек, сынок. Но получил он за это сполна. Жизнь ему пришлось кончить в богадельне — вот как господа отблагодарили его за труды…

…В ушах у Андраша все еще звучит голос отца, рассказывающего эту историю. Потом он замолкает, задумывается, а издалека, со стороны Икервара, уже слышно пение богомольцев, возвращающихся в село с престольного праздника.

Несутся, плывут голоса множества людей, доносятся плач и крики сотен и сотен женщин:

— Дева Мария, спаси нас, грешных!

Андраш вспоминает, как он стоял на углу площади, перед домом доктора Эйбеншюца, крепко держась за юбку бабушки, стоял и смотрел, но никак не мог понять, что тут происходит…

На улице тишина, ни души, все ушли за околицу встречать богомольцев. Почти касаясь земли, носятся ласточки.

Этот вечер запомнился ему как сплошные сине-белые зигзаги.

— Быть дождю, внучек, — говорит бабушка. — Глянь-ка, вон как ласточки низко над землей летают.

Вдруг он слышит громкие крики «Но! Но!» и щелканье кнута, и в тот же миг на площадь вылетают две черные бешено несущиеся коляски.

Они останавливаются перед домом доктора, из них вылезают пассажиры, человек десять — пятнадцать парней. Еле переставляя ноги, они шатаясь входят в ворота — кто на собственных ногах, а кто держась за плечи товарищей.

— Господи Иисусе! Что они натворили? На ножах, что ли, дрались? — спрашивает бабушка кучера, который постарше.

— Это, тетушка, еще ничего. Это воинство легко раненное. А есть и убитые, двое. Два брата. На празднике-то родственники передрались: три семьи.

— Из-за чего же?

— Да из-за земли. И всего-то из-за восьми сотен саженей, тетушка.

— Ох, земля, земля! Ты и проклятие и благодать! Хватит ли ее когда-нибудь людям?

Кучер замолкает, а бабушка вытирает слезы, и тут Андраш с ужасом замечает, как с подножки коляски — «кап-кап-кап», точно из водосточного желоба, — тяжелыми, липкими каплями на землю капает кровь…

— Так нет же! Никогда, никогда больше такого не будет! — воскликнул он, стукнув кулаком по столу.

В голове у него закружились цифры, воспоминания, и впервые за всю свою беспокойную жизнь, в которой он до сих пор видел прежде всего только себя, искал пользу и комфорт только для себя, он почувствовал, что писать сейчас означает действовать.

Андраш вдруг понял, что, как раз начав действовать, он и обретет чувство собственного достоинства, охраняя которое дед Бицо поднял мотыгу на своего господина, он понял, почему дед Буза, прощаясь с родными и со всем миром, лежа под колесом воза, груженного зерном, почувствовал, что земля эта может наконец стать благодатью, самим спасением, если только обездоленные, вооружась шестами, цепами, землемерными рейками, без колебаний захватят ее у господ…

Андраш тотчас же взялся за бумагу и уверенным почерком, скорее высекая, чем выписывая буквы, начал писать листовку:

«Сельскохозяйственные рабочие! Батраки! Бедняки!..»

Через четыре или пять дней, в восемь утра, Бицо писал отчет о событиях за день для Кесеи, который работал где-то в районе.

Он печатал отчет на машинке, не удивляйтесь, на машинке! Надорвавший голос Такач, самый главный «комиссар» по снабжению (что хочешь делай, а он все равно себя так называет), разыскал в одной сельской школе штук тридцать новеньких «ремингтонов» и привез их в село, решив оставить одну в комитете, а остальные отправить в Будапешт, сочтя, что на площади Кальмана Тисы они очень пригодятся.

На стенах развешаны большие портреты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина.

Их привезли на грузовике редакции «Уй со» молодой лейтенант с девичьим лицом и седая женщина, в очках и военной форме. Оба они служат в Советской Армии, на груди их висят боевые награды, но оба они не венгры. Они сняли с грузовика кипы венгерских газет и книги, которые теперь Бицо читает по ночам до тех пор, пока глаза не заболят.

На стене, под портретами вождей, висит карта размером с добрую простыню, нарисованная наскоро, от руки. Раба на ней выглядит небольшим ужом, завернувшим хвост.

В центре карты алеют три приколотых булавками красных флажка, что означает — здесь уже созданы и в полную силу работают под руководством Кесеи сельские революционные органы — комитеты по разделу земли.

Работа их заключается не только в том, что члены комитетов учитывают все подлежащие разделу земли и всех, кто на них претендует; помимо того, каждый из них взял себе по одному селу, в котором пока еще нет земельных комитетов.

В этих селах они собирают жителей на собрания, зачитывают им указ за номером 600 и организуют народные выборы местных комитетов по разделу господской земли.

«А это значит, — писал Андраш Кесеи на вырванном из блокнота листке, который он переслал ему с курьером, — что если сегодня у нас только три комитета по разделу земли, то завтра их будет пятнадцать, а послезавтра в районе не останется ни одного села, где крестьяне не описывали бы господскую землю».

Конечно, «завтра» и «послезавтра» нельзя толковать буквально, но это характерно для того метода работы, с помощью которого Кесеи «взял район в свои руки».

А в руки он его взял, это уж точно!

Хотя его бричка, его быстрый гнедой еще не успели побывать во всех селах, зато слухи о товарище из Будапешта распространялись повсюду, и не было ни одного дня, да, наверное, и часа, когда в комитет партии не приходили делегации, чтобы пригласить его к себе.

Руководителем небольшой делегации обычно назначался бывший член директории или боец венгерской Красной Армии 1919 года. В петлицу он вдевал красную ленточку, а во внутренний карман над сердцем клал какой-нибудь пожелтевший, благоговейно хранимый им памятный документ, который перед этим обычно извлекали или из нижнего ящика комода, из-под положенного для чистоты листа бумаги, или из щели в балке. Документ этот свидетельствовал о том, что его обладатель — человек прогрессивный и что он уже давным-давно обручился с революцией.

Некоторые предъявляли газетный листок с фотографией вступления венгерской Красной Армии в Прешов во время Северного похода в 1919 году; справку об освобождении из тюрьмы с подписью сомбатхейского прокурора; брошюру, напечатанную на рассыпающейся соломенной бумаге с оборванными краями, со статьей «Борьба за хлеб»; бумажные деньги белого цвета с изображением герба области Ваш: страуса, стоящего на крепостных воротах и держащего в клюве подкову; потрескавшийся, потрепанный на сгибах предвыборный плакат времен Венгерской Советской республики…