Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

– Следуйте за мной, – повелел человек, когда К. приблизился к нему. Вблизи он оказался не просто худ, но настоящий кощей, торчали наружу все лицевые кости, – хоть изучай анатомию. Зачесанные назад жидкие волосы над землистым, в многочисленных пигментных пятнах лбом прилегали к темени так плотно, что казались то ли приклеенными, то ли нарисованными на нем.

В стене рядом с ним и в самом деле оказалась дверь – такая же ослепляюще-белая, как остальной коридор, отчего и была незаметна издалека. К. вслед за кощеем вошел в нее – в новый коридор, – кощей с твердой неспешностью, отметывая вбок полы наброшенного на плечи пальто, не оглядываясь, шел и шел вперед, как бы неколебимая уверенность исходила от его похожей на портновский метр узкой спины, что К. никуда не денется, не повернет обратно, и что же, К. шел за ним, не отставая. Этот коридор уже не слепил белизной, лампы под потолком не сияли малыми солнцами – нормальный был свет, в меру яркий и нережущий, комфортный для глаза. Нечто похожее на благодарность обнаружил в себе К. от комфортности этого света, которая непостижимым образом распространялась и на кощея, подарившему ему это чувство.

Сюда, не оборачиваясь к К., молча кивнул на ходу его вожатый, сворачивая к очередной двери в коридорной стене. Помещение, открывшее себя после щелчка выключателя взгляду К., представляло собой типичную учебную аудиторию – два рядка легконогих столов с приставленными к ним стульями, преподавательский стол в их главе, ничем не отличающийся от других, и даже антрацитово бликующая доска в мутноватых меловых разводах висела на стене. К. так сразу и почувствовал себя в своем университете, хоть проходи привычно к преподавательскому столу и располагайся за ним.

За преподавательский стол сел, однако, его вожатый. Указав жестом К. – все так же молча, без единого звука, – устраиваться напротив себя. Занять позицию студента, что-то вроде того. Что К. и сделал. Окна «аудитории», обратил он внимание, едва его вожатый зажег свет, были наглухо закрыты тяжелыми плотными шторами – не увидеть ничего с улицы, изнутри не увидеть, что там за окном. Освещение в «аудитории» было, кстати, той же комфортности, что в коридоре, из которого они попали сюда.

– Ну? Что вас привело к нам? – разомкнул скупые уста его вожатый – кощей! – когда они сели и оказались напротив друг друга. Лицо его не оживилось ни единой эмоцией, казалось, у него не осталось мышц для их выражения: кости и покрытая пигментными пятнами кожа – наглядное анатомическое пособие для студентов медицинского института. Пальто по-прежнему оставалось у него на плечах, он сел, ловко подметнув его под себя, словно ему было привычно садиться так, и не отнял перекрещенных рук от вздыбленных лацканов, продолжая придерживать пальто на груди, чтобы полы не расходились в стороны.

К. чувствовал себя оглушенным. После объяснения с матроной в игольном ушке ему казалось, что за крепостной стеной его встретит кто-то, кто в курсе всего происходящего с ним, кто объяснит, в чем дело, разрешит все недоуменные вопросы, и не придется вновь становиться в согбенную позу просителя.

– Ну, я… – преодолевая свою оглушенность, начал он. – Эти письма… Что все это значит… Да вы разве не знаете? – вырвалось у него.

– Я много чего знаю, – скупо уронил кощей. – Что именно вы имеете в виду?

– Вот эти записки… Почему их мне? И звонки. В чем я подозреваюсь? Угрозы… Что я должен доказывать? Как? – спотыкаясь на каждом слове, словно утратил все навыки связной речи, вынужден был К., как ему того ни хотелось, принять навязываемый кощеем способ беседы.

– Вразумительней можно? – снова уронил кощей.

К. жгло ненавистью к себе за свое косноязычие. Он слазил в карман и извлек на белый свет полученные цидули, называвшиеся у него про себя малявами.

– Вот, – положил он мятые листки, хранившие на себе следы всех заломов, перед собой на стол. Подумал и, потянувшись, переложил на стол, за которым сидел кощей. – Пожалуйста, – указал он на них, предлагая кощею взять листки и прочесть.

Кощей не шелохнулся.

– И что там? – вопросил он.

– Вы посмотрите, – сказал К.

– Объясните мне сначала, что там. А я уж решу, смотреть ли. – Безоговорочность была в голосе кощея. И брезгливость – да, да, хотя лицо его все так же не выражало ничего: словно он имел дело с неким необычайно противным насекомым, и рад был бы не иметь, но приходится.

К. не оставалось ничего другого, как окончательно подчиниться правилам, диктуемым ему кощеем. Борясь с косноязычием, словно вскатывая в гору Сизифов камень, он принялся рассказывать: как шкет на набережной… как друг-цирюльник… как привереда… и в какой-то базе… и звонок родителям… И странно: кощей слушал, не выказывая нетерпения или раздражения от долготы и скачкообразности рассказа. Наслаждение, даже упоение рассказом К. испытывал кощей – вот что угадывалось по его глазам, пусть лицо у него и оставалось все тем же обтянутым кожей бесстрастным анатомическим пособием.

– И что вы хотите? – спросил он, когда К. наконец смолк.

– Хочу понять, что это все значит, – сказал К. Теперь, после того как вскатил на гору Сизифов камень, он чувствовал в себе способность быть с кощеем и дерзким. Он сделал, что от него было прошено, и что же, как у Сизифа мифического, – камень вниз, и закатывай сначала? Нет, он не был согласен на роль Сизифа. – На каком я таком подозрении у вас? Какие к тому основания?

– А вы их не видите? – уронил кощей.

– Нет, – коротко ответствовал К.

– Напрасно, – с такой же короткостью отозвался кощей.

К. ждал, что он продолжит, раскинет наконец теперь перед ним весь пасьянс, в котором К. и предстоит обнаружить ошибки раскладки, указать на них, отвести обвинения… но кощей молчал, смотрел на К. с бездушной безучастностью, и сжавшиеся накрепко его губы отчетливо свидетельствовали, что размыкать он их не намерен.

Получалось, что К. должен раскладывать пасьянс сам, должен додумываться, что ему вменяется в вину, догадываться – смекнуть, скумекать.

– Я не понимаю, что вы от меня хотите, – сказал он. – Я знаю, у других были подобные ситуации, они объяснились с вами – и все, больше никаких претензий к ним.

– Откуда вы знаете, как было у других?

– Рассказывали, – не стал открываться, кто рассказывал, К. Да он бы не открылся, даже начни кощей выпытывать у него, кто это.

Но кощея не интересовало, кто просвещал К.

– Не то рассказывали, – пренебрежение слегка оживило мертвый голос кощея.

– А что бы должны? – полюбопытствовал К.

Кощей не отозвался на его вопрос. Он смотрел на К. с такой холодной изучающей пристальностью – можно подумать, К. перед ним, как на рентгене.

– Вы не готовы, – проговорил он потом.