Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

К. стоял на границе освещенного теплоходом пространства и павшей ночной тьмы, смотрел на творившееся на лугу и не мог ничего понять. Наяву он это видел или ему привиделось?

Один из сбегавших по трапу, со звенящим большим туесом в руках, сбежав на землю и глянув коротко в сторону, где стоял К., вдруг замер, вгляделся в окружающую тьму перед собой пристальнее и, опустив туес к ногам, с настороженностью в позе направился в направлении К. К. стоял и не двигался. Он не знал, что ждать от человека – а странен тот был, в долгополой одежде типа армяка, подстриженные под горшок волосы падали на лоб спутанными длинными прядями, – но и не был этот человек ему страшен. В нем не осталось никаких страхов, он никого не боялся и ничего. В прошлом были все его страхи.

– А! – вскричал человек, подойдя совсем близко к К. и, видимо, как следует увидев его. – Соглядатай! Кто такой?!

Вмиг – в считаные секунды! – К. был окружен набежавшей толпой: мужчины, женщины, молодые, старые – всех возрастов. И что за лица тут были, что за типы! Писаный белокурый красавец с набрякшими от постоянного пьянства красными веками, уродливая кривобокая старуха с собранным в морщины лицом, похожим на стиральную доску, могучий краснорожий мужик с широченной грудью, который мог бы, наверное, будь подручным у кузнеца, заменять собой мехи, юная смуглая цыганка в разметанной вокруг широких бедер пышными фалдами юбке, да и сам обнаруживший К. мужик в армяке – жизни, оттиснутой на его выпитом лице, перевитом, как канатами, всеми спрятанными у других под кожу лицевыми мышцами, не пожелал бы себе никто. И был даже одноглазый с перехлестнутой через лоб наискосок черной повязкой, прикрывавшей вынутый из глазницы глаз овальной кожаной нашлепкой. А рядом с ним теснился, свирепо горя обоими глазами, уж совершенно разбойничьего вида молодчик с большим и кривым, как сабля янычара, носом. И притягивала невольно взгляд тонкой восточной красоты молодая женщина с вьющимися черными волосами, обряженная в тусклые лохмотья, которые трудно было бы найти на самой последней свалке. Паноптикум был вокруг К. – отъявленный сброд, человеческое охвостье.

– Возьмите меня в свой круг, – неожиданно для него самого вырвалось у К. – Хочу быть с вами.

Кто они, что они – ничего он не знал, почему у него так сказалось?

Но сказалось, и слово не воробей – что за гвалт поднялся разом над набежавшей толпой, будто птичий грай, все кричали одновременно – не разобрать ни слова. Удивление это было, неприятие его просьбы, одобрение?

Неожиданно как бы порыв ветра налетел на толпу, взявшую К. в полукольцо, – ее качнуло в одну сторону, другую, гвалт стал быстро стихать, затух, толпа почтительно раздалась в стороны, и, пройдя сквозь нее, к К. выступил человек в просторной, расшитой по вороту и рукавам длинной рубахе навыпуск, перепоясанной витым цветным шнурком с кистями. Человек был немногими годами постарше К., обильная, волнистого русого волоса борода охватывала его широкоскулое тугокожее лицо, а на голове у него, примяв такие же русые, как борода, кудри, залихватски сидела бело-черная капитанская фуражка.

– Что, в самом деле хочешь быть с нами? – вопросил он, рассматривая К. с наглой суровой бесцеремонностью. Видимо, он слышал, о чем попросил К. – С ясным умом и трезвым сознанием заявляешь?

– С ясным умом и трезвым сознанием, – подтвердил К., не отдавая себе отчета, что говорит, а лишь повторяя за капитаном, как у него назвался этот человек в перепоясанной рубахе, произнесенные им слова.

– И что умеешь делать? – задал капитан новый вопрос.

Преподаватель философии я, хотел привычно сказать К., но сказал по-другому:

– Я философ.

Какой новый ураган гвалта поднялся вокруг! Улюлюкали и хохотали, взвизгивали от неудержимого смеха. Объяснит нам! Обоснует! В тьму лучом света! Недаром в очках! – разбирал теперь К. отдельные возгласы.

Капитан поднял руку, и уничижительный гвалт мгновенно смолк.

– И кто такой Ясперс знаешь? И Фихте? И Сократ с Платоном?

– Конечно, – сказал К.

Капитан обернулся к толпе за его плечами.

– Философ свой будет? А? Не помешает!

И тотчас одобрительный ливень – не помешает! отлично! конечно! – освежающе и благодатно пролился на К.

– Берем, философ, – сказал капитан. Незамедлительно после чего спросив: – Есть хочешь?

О, что сделалось во рту К. Как мощно сработали его слюнные железы, выбросив враз столько слюны – будто он сделал глоток воды.

– Не отказался бы, – с трудом ответил К., сглатывая слюну.

– Накормите философа, – распорядился капитан.

Что за запах был у борща, что громадным черпаком влила в поставленную перед К. большую железную миску подвязанная клеенчатым фартуком необъятная баба-повариха. Какую громадную ложку сметаны бухнула она ему оплывающей горкой в эту миску. Как она ему сказала: «Ешь, родной!»

К., торопясь, задыхаясь, обжигаясь, ел ложку за ложкой налитый борщ, съедал – повариха бухала ему в миску новый черпак, и он снова ел, ел, ел.

Вокруг уже гуляли. Все столы были расставлены, все скамейки налажены, стучали ложки, с глухим звоном сходились друг с другом медные, железные, серебряные кубки, затягивались песни, и, прерывая их, захмелевший капитан с жавшейся к его плечу молодой женщиной тонкой восточной красоты рядом то и дело восклицал в полный голос, покрывая все пространство луга: «Сарынь на кичку!»

– Сарынь на кичку, Тимофеич! – тотчас с удовольствием отзывалось застолье. – Сарынь на кичку!

2013–2016

Редактор Лариса Спиридонова

Художественный редактор Валерий Калныньш

Корректор Елена Плёнкина

Верстка Светлана Спиридонова

Издательство «Время»

http://books.vremya.ru

letter@books.vremya.ru

Электронная версия книги подготовлена компанией Webkniga.ru, 2018