Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

Команды разыграли ворота, игроки (игрицы!) рассредоточились по полю, судейская команда заняла положенные места – помощники за боковыми линиями, судья, держа мяч в руках, в центре поля, – вратарши протрусили к своим воротам, и судья опустил мяч на точку, обозначавшую центр овального зеленого покрывала. К. не смотрел в центр. Он смотрел на привереду в воротах. Она прошла к одной штанге, к другой, постучала по ним, словно прося их о дружбе, уговаривая помогать ей, не подвести, встала в середине ворот, слегка согнула ноги, попрыгала влево-вправо с расставленными перед собой руками в перчатках – вратарь вратарем. Еще эта кепка на голове… Он ее такой и не знал никогда. Она что, занималась футболом раньше, ходила в подростковом возрасте в спортивную секцию?

Судья просвистел, выделенные для розыгрыша мяча игроки (игрицы!) запинали по нему, и мяч, взлетев наконец от одного из ударов в воздух, привел в движение все поле. Футболистки забегали, мяч переходил от одной к другой, и вот команда службы стерильности зажала его у себя, повела, передавая от одного игрока к другому, в сторону ворот привереды. Привереда приняла вратарскую стойку, готовая в любое мгновение прыгнуть на летящий мяч. К. поймал себя на том, что болеет. Весь вытянувшись вперед, сжав в кулаки руки. Отберите, ну отберите, звучало в нем. Команда привереды словно услышала его – мяч, не дойдя до штрафной площадки, оказался у игроков мэрии, и они погнали его к воротам противника.

Спустя недолгое время К. поймал себя на том, что не смотрит, как там идет игра на другой половине поля. Эта другая половина его не интересовала. Он все продолжал наблюдать за привередой. За нею, за ней одной, только за ней. Смотрел, поедал ее глазами, и его не оставляло мистическое чувство, что выдуманной для ветерана версии д о лжно стать реальностью и во второй своей части – невеста!

Вскоре, однако, уйдя с другой половины поля, игра вернулась на половину привереды. И почти перестала выходить за ее пределы. Команда мэрии была явно слабее. Команда противниц наседала, крутилась около ворот, один удар – привереда отбила его, второй удар – поймала, выбила мяч на середину поля, но он тут же был перехвачен службой стерильности, стремительно, переходя от одной пары ног к другой, вошел в штрафную площадку, куча ног замесилась около него… и из этой кучи, посланный чьим-то ударом, мяч вырвался на свободу, покатился к линии ворот, привереда метнулась к нему – но поздно: мяч опередил ее.

К. сидел со стиснутыми что есть силы кулаками и не мог разжать их. О, каково было сейчас привереде доставать мяч из сетки! Он физически был с нею, шел к мячу, поднимал его, поворачивался с мячом в руках к полю… Ряды под ним между тем заходились в счастливом реве: болельщиков команды, что представляла службу стерильности, было ощутимо больше, чем мэрских.

И команда службы стерильности была ощутимо сильнее команды мэрии. Футболисткам из мэрии лишь изредка удавалось вырваться за пределы своей половины, они спешили поскорее добраться до ворот противниц – и теряли мяч в передачах, спешили ударить по воротам – хоть издали! – и мазали. К концу тайма привереда пропустила уже шесть мячей, ее партнерши забили вратарше противника один. Свисток судьи возвестил о конце тайма в ситуации, когда привереде, возможно, пришлось бы доставать мяч из ворот в седьмой раз.

Сидевшие на нижних рядах под К. вставали, топтались на месте, крутили руками, разминая затекшие члены, поворачивались, смотрели на верхние ряды, находили знакомых, приветствовали их, вступали в разговор. К., одиноко сидевший под ВИП-трибуной и подставленный всем взглядам, склонился к коленям, чтобы снизу не было видно его лица. Недоставало ему еще быть снова кем-то опознанным. Тем же и конопенем.

Звук множества тяжелых быстрых шагов заставил К. поднять голову. Справа, слева – по ряду, где сидел он, по нескольким рядам ниже грохотали красные береты службы стерильности в камуфляже. Это были не болельщики, эти были при службе. Живо, вниз, никаких в обход, по сиденьям, приговаривали они и не давали опомниться, понять, в чем дело, – поднимали с мест, не разбирая, мужчина ли, женщина ли, подталкивали к нижнему ряду: прямо по креслам, по креслам! Что сидишь! – подойдя с боков, взяли К. за плечи, взметнули его с кресла сразу двое. Вниз на четыре ряда, тебе помочь?!

Ряды под ним, увидел К., уже сыпались вниз, отыскивали пустые сиденья перед собой, соступали на них, находили пустые в следующем и перелезали через их спинки. Женщины вскрикивали и взвизгивали, у некоторых были слишком узкие юбки, они не могли сделать крупного шага, после нескольких неудачных попыток встаскивали юбки к бедрам и, светя оголенными ляжками, сверкая перешейками белых, черных, красных трусов, переваливались на нижнее кресло. Мэр, будет, наверное, мэр, доносилось до К. с нижних рядов.

К. решил, раз уж так вышло, сесть в самой зрительской гуще. Он проследовал по тесно заполненному ряду до свободного места и опустился на него. Смотреть игру станет не так удобно, как до того, но зато он будет надежно скрыт среди других зрителей.

Протяжный металлический звук гонга возвестил о конце перерыва. Двери строения на другой стороне поля раскрылись, в них появились выходящие на игру команды. Только теперь футболистки не бежали мелкой трусцой, как перед первым таймом, а шли обычным шагом и, выходя на поле, сразу разбредались по своим местам. Привереда вышла одной из последних.

Судья на поле нес свисток к губам, чтобы дать сигнал к началу игры, когда вдруг весь стадион словно подхватило мощным порывом ветра – ряды внизу бурно поднялись на ноги, принялись разворачиваться спиной к полю, взгляды всех вскинулись вверх, и были они устремлены в одну точку на вершине трибун. Подхватило тем же ветром ряд К. Непроизвольно поднялся, повернулся назад и сам К.

Вокруг, нарастая, уже гремел приветственный рев. «Урра! Салю-ют! – кричали трибуны. – Да здравствует стерильность! Стерильности слава! Многая лета!»

В нише ВИП-трибуны, исполненной как большая раковина, возвышались, приветственно махали руками человек восемь. Один, что посередине, стоял у самого ее края, выдаваясь вперед – подобно носу корабля, остальные слегка в глубине, отступив назад на полшага – будто борта этого корабля. Человек впереди был мэром – К. тотчас узнал его, хотя сейчас он был не в тоге, а в обычной цивильной одежде, даже и не костюме с красным галстуком, как на большинстве портретов, а весьма легкомысленной, ярко-пестрой расцветки рубашке с короткими рукавами. Замкнуто-холодное узкощекое лицо его с глубокими заломами носогубных складок выражало то тщательно скрываемое, но упорно дающее о себе знать довольство, которому К. был свидетелем на пиру – когда происходившее вокруг доставляло мэру радость и кайф. Другие тоже были в такой же, как мэр, вольной летней одежде: цветные, клетчатые яркие рубашки, короткие рукава, распахнутые вороты. И всех К., переводя взгляд с одного на другого, узнавал. Стоял первым по правую руку от мэра глава службы стерильности – массивное большое лицо его не выражало ничего, будто выклеенное из папье-маше. Стоял первым слева Косихин – у этого сжатый в синусоидную кривую рот странно скривило в сторону, будто он изо всех сил сдерживал ухмылку. Стоял ректор, с которым К. виделся сегодня, – весь вытянувшись вверх, с тесно прижатыми к бокам руками, будто солдат на плацу по стойке смирно. Стоял завкафедрой со своей вдохновенной длинногривой прической… И других К., хотя и не знал, кто это, тоже узнавал – все они были там, на том древнеримском пире.