Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

Пантагрюэльша увидела К. – и царственный величественный шаг ее сбился. Сделала еще несколько шагов и остановилась. Смятение, скользнувшее было по ее лицу, заместилось негодованием. К. старался не смотреть на пантагрюэльшу – и смотрел, вместо того чтобы наблюдать за входом. Она притягивала к себе его взгляд, словно большой магнит маленькую железную крошку. Не кощей был олицетворением его пребывания в подземном царстве службы стерильности, – она.

– Кого я вижу?! – воскликнула пантагрюэльша с тем негодованием, что выразилось на ее лице. – Это почему здесь?!

Но уж что-что, а отвечать ей К. не собирался. Маленькая железная крошка в нем осилила себя наконец оторвать от нее взгляд и вновь обратить его в направлении входа. Поток вливавшихся вовнутрь не ослабевал, замершая у самого подъема на трибуны пантагрюэльша запрудила ему дорогу, и все, двигавшиеся за ней и вынужденные тоже остановиться, следом за ее вскриком воззрились, как и она, на К. – он разом оказался в фокусе десятков устремленных на него глаз. Они физически давили на него, сжигали его подобно пойманному увеличительным стеклом солнечному лучу, сконцентрированному на нем самой своей горячей точкой.

– Что молчишь, голубчик? – В голосе пантагрюэльши возникла вдруг затаенность. – Ты здесь сам по себе, голубчик, или тебя под конвоем?

Заорать на нее благим матом, вскочить, подскочить и изо все силы… Все в К. дрожало, он едва удерживал себя. Железную крошку в нем снова неудержимо повлекло к магниту, – взгляд К. опять оказался на пантагрюэльше… о, что он готов был сделать с ней, все в нем горело!

– Отдохни, голубушка, – сказал он, слыша, как – оттого что сдерживается – корежит ему голосовые связки. – Насладись матчем. Поболей. Поблажи погромче.

– А, голубчик! – воскликнула пантагрюэльша. Улыбка проницательности осветила ее лицо. – Понятно! Посчитали, что ошибочно тебя взяли! Ага? – Толпа, накопившаяся за нею, начала обтекать ее, протискиваться между пантагрюэльшей и отделявшей трибуны от поля решетчатой деревянной загородкой, но, протиснувшись, все почитали необходимым идти дальше, по-прежнему глядя на К. – Ладно, голубчик – изрекла пантагрюэльша. – Не ты первый, не ты последний. Видали мы таких, которых ошибочно. А потом – оп! и снова у нас как миленькие. И никакой ошибки! – Язык ее выскользнул из-за губ и быстрым движением плотоядно обметнул их. – Встретимся еще. Жди!

Продли она свой монолог на мгновение дольше – и К. наверняка разорвало бы от его молчания в клочья, бог знает что сорвалось бы с его языка. Но пантагрюэльша смолкла и, потеснив своим могучим телом тех, кто в этот момент пытался протиснуться мимо нее, двинулась вдоль трибун к середине их полуовала, куда устремлялись и все.

Еще несколько долгих мгновений, как она понесла свое дородное тело дальше, К. сидел, не находя сил вернуться к прежнему занятию – слежению за входом. Привереда могла за это время уже войти и даже достичь трибун, а он все не мог привести себя в порядок. Но наконец он обратил взгляд в сторону входа. Боже! Первое же лицо, на которое упал взгляд, был не кто другой, как конопень.

Конопень только что ступил на территорию стадиона, миновав раствор двери. Он шел крупным, неспешным шагом, битюжья уверенность и тяжесть были в этом шаге, хозяин и повелитель шагал по земле, ее владетель, так это и читалось в его походке, во всей его стати. В руках у него был толстый, сложенный из разных цветов и трав букет, схваченный фигурно обрезанной по краю – как бы застывшая волна – серебристой бумагой.

Но самое главное, он неизбежно должен был, как и пантагрюэльша, увидеть К. Через полминуты, через минуту… Этого К. было уже в избытке. С него достало одной пантагрюэльши. К. ничего не решал для себя – покидать свое место в начале трибун, не покидать, – его подняло с кресла (словно пушинку порывом ветра!) и понесло по проходу между рядами сидений к середине трибун. Он мог проворонить привереду, да, но встретиться с конопенем… нет, это было невозможно.

К. остановился, лишь достигнув сектора, что был самой серединой трибун, – так несло подхваченную ветром пушинку. Продвигаясь к середине, чтобы не проходить уже занятыми рядами, он поднимался по проходам все выше и выше и добрался чуть не до самого верха, оказавшись под трибуной для ВИП-зрителей. Тоже получилось неплохое место для наблюдения: все внизу, никто не мешает обзору и можно видеть вновь прибывающих. А кроме того, привереда, конечно, с ее дальнозоркостью и привычкой сидеть подальше, пришедши, станет забираться повыше и есть вероятность, что расположится где-нибудь неподалеку.

Надежды его, однако, не оправдались. Минул еще десяток минут, поток, исторгавшийся из дверей входа, стал редеть, превратился в одинокие запоздавшие фигурки, торопливо стремившиеся присоединиться к остальным зрителям, – К. так и не увидел привереды. Или она прошла именно в ту минуту, когда он менял свою дислокацию, переходя на это место под ВИП-трибуной, и сейчас сидела где-то там в толпе, обращенная к нему затылком? К. перебегал от одной женской головки к другой – нет, все они не походили на привереду. Конечно, привереда могла за время, что он провел на острове, изменить прическу и, возможно, сидела тут внизу перед ним, а он не мог ее опознать. К. теперь хотелось надеяться на это.

Грянул гонг, звонкий металлический звук поплыл, медленно затухая, над стадионом, загорелось световое табло с названиями команд и счетом на крыше двухэтажного строения на противоположном конце поля, где, должно быть, размещалась администрация стадиона и находились раздевалки. Поток от входа иссяк. Часы показывали объявленное время начала матча.

Невидимые динамики, установленные, можно предположить, по всему периметру стадиона, бурно закипели бравурным маршем, призывая команды появиться на поле. Двери строения широко распахнулись, и из них мелкой трусцой, с вратарями во главе, которых легко было отличить от остальных игроков по кепке на голове, двумя строчками вытачались футболистки. К. смотрел на них – вот они достигли центрального круга, потекли по белым дугам в разные стороны, чтобы вновь сойтись у ближней точки линии, рассекавшей круг на две половины, у тех, что оказались к трибунам ближе других, стали угадываться черты лица… и что, неужели, действительно? Боже, он ждал привереду на трибунах, а она появилась на поле! Она была не зрителем, она была игроком! Да еще вратарем. Он и не подозревал о таком ее таланте. К. жадно смотрел на нее, и все ему было мало, он не мог насмотреться, он вбирал ее в себя, как запах, осязал ее глазами, держал в объятиях. Надо же, придумать для ветерана версию, что играет невеста и чтобы все оказалось так! Единственно что непонятно, невеста ли…