Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

– Чего его занимать: вон полно мест, – махнул ветеран рукой на вздымающуюся над зеленым овалом игрового поля подкову трибун. – Неужели столько придут? Не придут.

– Хорошее место, я имею в виду, – нашелся К.

– А, если хорошее, – согласился ветеран. – На ВИП-ложу только не покушайся.

– Не по Сеньке шапка, – ответствовал К.

– Во-во, – поддержал его шутку ветеран. Он явно был настроен вполне благодушно; похоже, ему и в самом деле всего лишь хотелось позвенеть языком. – Не в свои сани не садись.

К. позволил себе поинтересоваться, настрой ветерана, казалось, позволял это:

– А что, прямо ВИП-гости должны быть?

– Мне не докладывают. – Ветеран переменился в одно мгновение. Благодушие отлетело от него – как того и не было. – А сам-то откуда? – спросил он следом. – Из наших? – Он поднес руку к берету и коснулся его. – Или из этих, из противников?

К. предпочел бы не отвечать на такой вопрос. Что можно было ждать реакцией от ветерана? Причем как ни ответь.

– Что уж вы, какие же мэрские противники? – ответил он дипломатически.

– Так на поле-то встречаются, как не противники? – Ветеран, кажется, проникался все большей неприязнью к К.

– Невеста у меня играет, – осенило К., как развернуть их разговор, пошедший кривым путем. – Пришел болеть. Затем и хочу занять место получше.

– А, за невесту! – Ветеран разом оживился. Даже и благостное выражение появилось на его иссохшем стручковой лице. – Положительное дело – за невесту! В какой команде?

– Мэрской, – вынужден был признаться К.

– Мэрской? Ну ничего, – как пожалел его ветеран. – Тоже хорошо.

Следовало воспользоваться переменой в его настроении и все-таки прорываться.

– Пойду, – взмахнул К. рукой, показывая в глубь стадиона за металлической оградой. – Займу место.

– Пойдешь? – протянул ветеран. Ему не хотелось отпускать К. Он бы предпочел убить время до появления основного зрителя в какой-никакой компании.

– Да уж да, что же. Пойду, – повторил К., стараясь всем своим обликом изобразить счастливую настроенность на зрительское удовольствие от предстоящего матча.

– Ну, раз неможется, – с сожалением проговорил ветеран. – Невеста раз…

Все возликовало внутри К. Только не поспешить, не побежать, не рвануть изо всех сил, приказал он себе.

Пройти ему под взором несомненно наблюдавшего за ним ветерана пришлось почти до середины трибун, до «лучших мест», хотя расположиться он собирался на самом их краю – поблизости от входа. Он хотел сесть у входа, чтобы держать его в поле зрения и не пропустить привереды. Всего надежней было высматривать ее там. Впрочем, решил К., опускаясь на пластмассовое сиденье, напоминавшее полукорыто, когда появятся зрители, ветеран неизбежно должен будет отвлечься на них, и тогда станет возможно вернуться к началу трибун. Главное – не сводить с входа глаз.

Он сел – и тотчас вновь, как то было до разговора с ветераном, почувствовал желудок. Желудок требовал еды. Даже проурчал по-кошачьи, сообщая о своем желании вслух. Бог знает как давно уже К. завтракал. Еще дома, родительскими сырниками. Следовало поесть, хотя бы для того, чтобы не позориться этим голодным урканьем, когда встретятся с привередой, но поесть он мог, лишь вернувшись домой, – что найдет в родительском холодильнике. У него не оказалось денег. К. отвык от них за время пребывания на острове, настолько отвык от привычной тяжести кошелька в брючном кармане, что, когда кощей возвращал ему удостоверение личности и телефон, и не вспомнил о кошельке. О ключах, которые не вернули, вспомнил, о кошелке – нет. И не вспомнил о нем, выходя сегодня из дома. Он понял, что у него нет денег, лишь в Макдоналдсе, сделав заказ: с вас столько-то, бодро проговорил кассир, ударив у себя на кассе по итожащей клавише, К. автоматическим движением полез в карман и обнаружил отсутствие кошелка. И несколько долгих секунд соображал, что значит его отсутствие и как ему выкрутиться в такой ситуации. Выкрутиться, дошло до него, не получится никак – кто ему что может продать без денег и где ему взять их? Выйдя из Макдоналдса, он посмотрел на часы: нет, если приходить на матч заранее, о возвращении домой к родительскому холодильнику следовало забыть: не успеть. Или примчаться на стадион уже во время игры. К. выбрал голод.

Группа в несколько человек, рябя решетку стадиона, появилась около турникетов, потолклась около них, просочилась через их загораживающую вертушку – и возникла с этой стороны ограды. Забыв о желудке, К. вскочил и, торопясь, двинулся вдоль ряда к началу трибун. Остроты его зрения, даже и в очках, недоставало, чтобы через полстадиона как следует разглядеть лица вошедших. Когда он достиг края трибун, через турникеты протекло еще две группы зрителей. Лучшая часть человечества присутствовала во всех трех, ни в одной, однако, из групп привереды не оказалось.

С занятой им позиции на краю трибун до входа было каких-нибудь метров тридцать, и он теперь прекрасно видел всех входящих. Ветеран, дежуривший с той стороны турникетов, надо думать, уже засек его, но теперь ветерану – засек не засек – было не до того, чтобы выяснять причину перемещения К. с лучших мест на худшие.

Потом через турникеты повалило. Непрекращающийся поток потек к трибунам. Как если бы вся мэрия и вся служба стерильности, до последнего человека, явились по зову афиш болеть за своих футболисток. Все, разумеется, шли на середину, здесь, на краю, около К., никто не садился, и каждый, проходя мимо, хотя бы просто бросал на него любопытствующий взгляд. Многие беглым взглядом не ограничивались, шли, глядя на него с беззастенчивой энтомологической жадностью – накалывая на взгляд, как на булавку, – словно удивляясь его нахождению в таком месте и пытаясь разгадать загадку. В ответ К. старательно делал вид, что абсолютно равнодушен к этим пристальным взглядам.

Минуло около четверти часа, как стадион стал заполняться. Скоро уже должен был начаться и матч. Привереда все не появлялась.

Привереда не появлялась, зато К. неожиданно увидел пантагрюэльшу. Гигантша несла свое большое, дородное тело с торжественностью парадного выхода царицы на праздничные гулянья подданного народа. Привычного глазу К. красного берета на ней не было (как, впрочем, и ни на одном из зрителей, половина из которых уж наверняка была из службы стерильности), но казалось, голова ее увенчана невидимой короной: с такой величественностью она несла себя. Воспоминание о пережитом унижении дохнуло на К. черным холодом космической бездны. Исчезнуть, испариться, одеться плащом-невидимкой захотелось ему. Но как это было сделать? Повернуться к входу спиной, рискуя пропустить привереду? К. решил остаться сидеть, ничего не предпринимая, – как будет, так будет. Он опасался ветерана, а опасаться следовало отнюдь не его!