Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

Ректор прочитал и не взял со стола ручки. Видно было, что он колеблется. Он хотел определить для себя грань, за которую он может позволить себе заступить. Наконец К. увидел по его глазам, что ректор принял решение. Лист, на котором они писали, почти закончился, ректор отшоркнул его по столу в сторону, снял со стопки новый и стал писать на нем.

«Они участвуют в эксперименте», – прочел К., когда лист оказался повернут к нему. «Каком эксперименте?!» – К. хотелось бы передать на бумаге свое удивление, но он не знал, как это выразить графически, и обошелся лишь восклицательным знаком, добавленным к вопросительному. Ректор замер с ручкой над листом, но затем опустил руку, из-под бегущей по листу ручки слово за словом возникла очередная строка. «Помните, лет тридцать назад была авария на атомной станции?» – тотчас схватили глаза К., как ректор передал лист ему. «Не помню, но знаю», – быстро начертал К. «Ах да, вас же тогда еще не было на свете!» – эти слова ректор не написал и не произнес – это так расшифровал К. его вскинутые сокрушенным движением руки. После чего ректор вновь принялся писать, и теперь писал долго, что-то зачеркивал, что-то вписывал. Вот, передавая его наконец К., молча пристукнул он ладонью по листу. К. взял лист. «Их отвозят туда – и живите там. Как знаете, как получится. Кто выживет, – читал он. – Замкнутая на самое себя структура жизни без выхода вовне. Свое сельское хозяйство, свои производства, своя медицина, образование – какие есть. Кое-что доставляют, конечно, но по минимуму. Женятся, рожают. Умирают, естественно. Эксперимент по созданию человека будущего, устойчивого к радиации».

– Обалдеть! – вырвалось у К. вслух.

Ректор, вмиг налившись яростью, побагровев до ушей, выхватил у него из рук лист, сложил с другим исписанным, разорвал пополам, еще пополам, еще пополам. Бросил клочки на стол, следом за чем откинулся на спинку кресла и откатился от стола.

– Без соответствующих документов о вашем освобождении я вас восстановить не могу! – громко произнес он после этого, с такой канцелярской трескучестью в голосе – не поверить, что мгновение назад вел с К. доверительный беззвучный разговор на бумаге. – Хотите – будем ждать, вдруг придут сами по себе. Хотите – обращайтесь туда сами. Знаете куда.

Он смолк, ожидающе глядя на К. из такой дали – К. въяве почувствовал это расстояние: как с какого-нибудь Сириуса смотрел на него ректор, с альфа Центавры. Аудиенция закончена, говорил своим взглядом ректор.

К. поднялся и поклонился:

– Мне все понятно. Всего доброго.

– Всего доброго, – отозвался из своей космической дали ректор.

Но тут же подпрыгнул на кресле, катнул его к столу, молча помахал К. рукой: стойте, стойте. Схватил один из клочков разорванных им листов, обернул вверх чистой стороной, взял ручку и принялся что-то уж совсем поспешно писать. Написал, бросил ручку катиться по столу, протянул клочок К.: прочти. К. ступил обратно к столу, взял клочок. «Заберите всю эту писанину, порвите помельче и выбросьте где-нибудь подальше отсюда», – прочел он. Не дурным человеком был ректор. Но не решался даже оставить здесь у себя их переписку.

К. согласно кивнул, так же молча, как ректор писал, разорвал на глазах у ректора клочки пополам еще, еще, сунул их в карман и направился к выходу.

– Но если никакой бумаги не будет, восстановить я вас не смогу, – счел необходимым повторить ему в спину ректор.

К. не обернулся. Ректор сказал это не ему – подслушивающему устройству.

Выходя в приемную, К. услышал голос ректора в переговорном устройстве секретарши. Ректор просил ее приглашать к нему. Приемная была полна жизни: кто-то реакцией на голос ректора встал и бросился к столу секретарши, кто-то пересаживался с одного стула на другой, кто-то, оставаясь на месте, поправлял, подтягивал узел галстука – никому теперь не было дела до К., и он проследовал через приемную, не почувствовав на себе ни одного взгляда. Хотя, оказавшись в коридоре и закрывая за собой дверь приемной, испытал облегчение, похожее на то, как если бы нес-нес на пределе сил некий груз и вот наконец донес, освободился от него.

Оставалось последнее из намеченного на сегодня, если не считать вечернего похода на стадион: друг-цирюльник. Можно было ему позвонить, но К. хотелось прежде их встречи увидеть его салон: удалось восстановить, не удалось? Может быть, на месте салона друга-цирюльника был уже какой-нибудь фитнес-клуб. Или прачечная. Или магазин экологической еды. Если это случилось, совсем другой будет их встреча, и следует к ней подготовиться. Знать, по крайней мере, что салона у друга-цирюльника больше нет.

Красный кабриолет друга-цирюльника в общем стаде припаркованных к тротуару автомобилей он увидел еще издали, когда до салона оставалась добрая сотня метров. Но все же он не был дальнозорок, как привереда, наоборот, близорук, может быть, очки элементарно подводили его? Если то и в самом деле был кабриолет, это было хорошим знаком: будь салон уже в чужих руках, что бы делать здесь другу-цирюльнику? К. в нетерпении прибавил шага – скорее, скорее увидеть, действительно ли это кабриолет друга-цирюльника, висит ли над дверью вывеска салона?

Это был кабриолет друга-цирюльника. Не просто какая-то ярко-красная машина (вокруг почему-то сплошь стояли черные), а именно его кабриолет. И над дверьми, которые К. видел в последний раз выдранными целиком из стены вместе со своими бронированными стеклами, висела вывеска салона, а в окна заново вставлены большие, солнцезащитные зеркальные стекла, и были они, как прежде, расписаны рекламными слоганами и в силуэтах изящно причесанных женских головок и элегантных мужских.

К. замедлил шаг. Эта сторона улицы была сейчас полностью на солнце, оттого немноголюдна, тротуар просматривался далеко насквозь, около дверей салона, в отличие от того, как то обычно, никого не обреталось (обычно три-четыре, пять человек из ждущих своей очереди выходили наружу, курили или просто предпочитали времяпрепровождение на открытом воздухе времяпрепровождению внутри), лишь поодаль на краю тротуара, обратившись к К. спинами, обретались с бездельным видом двое в белых рубашках с закатанными рукавами, разговаривали с кем-то невидимым в одной из припаркованных к бордюру черных машин. Не задерживаясь около дверей, чей нынешний вид нисколько не напоминал о том, что было здесь три с небольшим недели назад, К. распахнул их – внешнюю створку, внутреннюю – и ступил внутрь.

Стук молотков и зубоврачебное визжание дрелей обдали его. Ремонт шел в салоне – вот почему никого не толклось на тротуаре около дверей! Снаружи ремонт был завершен, а внутри еще продолжался. Впрочем, обои уже были обновлены, восстановлены покореженные панели, запах краски витал в воздухе, но слабый, остаточный, – скорее всего, вешали зеркала, крепили рабочие столы, мойки, фены. К. миновал пустой, не обставленный пока мебелью холл, вышел к первому залу – он не ошибся: середина зала была завалена распечатанными и нераспечатанными картонными коробками, в распечатанных виднелось куафёрское оборудование, а около стен возились, сверля, стуча и крутя отвертками, рабочие в синих комбинезонах.