Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

– Нет, мне не назначено, – вынужден был признаться К.

– Тогда, извините, он вас не примет, – отрезала секретарша. – Видите, сколько ждут его? – обвела она рукой приемную. – И все записаны. И давно.

У, она был цербер. Цербер в облике модели. К. помнил ее еще со времен прежнего ректора. И вот прежний ректор – в местах, куда можно добраться только вертолетом, а она все так же здесь, при новом шефе. И все такая же.

– Ректора сейчас нет, да? – решил уточнить К.

– Его сейчас нет, – через недолгую, но отчетливую паузу, словно ей приходилось сдерживаться, чтобы не закричать на него, отозвалась секретарша.

– Я посижу подожду с вашего позволения, – сказал К.

Раз приемная была полна, значит, ректор должен был скоро появиться. А даже если и не скоро.

– Он вас не примет, вам нечего надеяться! – Секретарше наконец недостало терпения сдерживаться, и она прикрикнула на него. Голос у нее сорвался, и конец фразы вышел с совершенно собачьим взвизгом. Как если бы ее церберская сущность наглядно явила себя.

– Я подожду, – коротко ответил К.

Не дожидаясь ее очередного ответа, он двинулся к одному из свободных стульев и сел на него. Приемная от всех стен проводила его все теми же охотничье-настороженными взглядами. Человек с благородной осанкой сидел у противоположной стены точно напротив К. Тебя здесь не должно быть, откуда ты здесь?! – надрывались в вопле его устремленные на К. глаза.

Ждать появления ректора пришлось, наверное, полчаса. Не меньше. Он вошел в приемную быстрым, стремительным шагом, не вошел – влетел; так летал, весь сгусток энергии и силы, прежний ректор. Только прежний ректор был более чем не юн, и то, что он летал, рождало впечатление сохранившейся в нем молодости, новый ректор был моложе его едва не на четверть века, и в том, что так летел он, выказывала себя натура, темперамент, природа. Прежде чем даже секретарша успела подняться из-за своего стола, К. взметнуло с его места пущенным из пращи камнем, и он встал на пути ректора.

– Я к вам не записан, – сказал он, – но у меня к вам разговор.

Ректор смотрел на него и не мог ни понять, кто он, ни узнать его. К. слышал, как уже кричит что-то над ухом, оттирая его от ректора, секретарша, уже шум других голосов стоял вокруг возмущенным птичьим граем.

– Мы с вами виделись под сосцами Капитолийской волчицы, – напомнил ректору К.

И тотчас ректор вспомнил К. Словно землетрясение сотрясло его и рассадило лицо трещиной до самого затылка – невидимой никому, но взгляду К. она открылась во всем своем беспощадном ужасе.

– Вы, вы… – выговорил ректор. – Вы-ы… – И ничего больше не мог он произнести. Трещина, рассадившая лицо, не давала ему говорить.

Гвалт возмущенных голосов стоял вокруг К. «Что вы себе позволяете! Мальчишка! Вы понимаете, к кому обращаетесь?! Пойдите отсюда вон!» – и тянули его за руки, отталкивали, и даже получил он уже под микитки…

– Я вас прошу принять меня прямо сейчас, – сказал ректору К.

Трещина на лице ректора закрывалась. Края ее сходились, прорастали друг в друга – ректор приходил в себя и вот уже взял себя в руки.

– Да-да, – вырвалось у него. Рваный корявый шрам рассекал его сросшееся лицо. – Проходите, – указал он рукой на свой кабинет. – Потом согласно записи, – бросил он секретарше, у которой сделался такой вид, будто она на глазах у всех рухнула с подиума и теперь вскарабкивалась на него обратно.

– А он что же, значит… – пролепетала она, тыча пальцем в К.

– Да, после него, – подтвердил ректор и даже подтолкнул К. к двери своего кабинета: – Проходите, я вам сказал!

Никогда К. не был в ректорском кабинете. И попади сюда в других обстоятельствах – числясь сотрудником, будучи приглашенным на совещание, прием, беседу, – принялся бы осматривать его, фиксируя все подробности обстановки, но сейчас он прошел вслед за обогнавшим его ректором к ректорскому столу, как в сомнамбулическом сне, – ничего не заметив, не обратив ни на что внимания.

– Садитесь, – бросил ректор, указывая К. на стул перед столом и сам усаживаясь в кресло за ним. Резво катнулся вперед, навис над столешницей, выложил на нее руки. – Как вы здесь оказались? – с той же лихой резвостью, с какой катнул кресло, спросил он только еще занимавшего указанное место К. – Надеюсь, законным образом?

– Законным, – сказал К. – Со мной произошла ошибка. Меня отпустили.

Он собирался продолжить: «Прихожу на кафедру – а я уволен», – но ректор не дал ему завершить фразы.

– Так бывает, что отпускают? – пресек он своим вопросом объяснение К.

– Не знаю, бывает ли, – вынужден был ответить К. – Со мной вот так.

– Можете это подтвердить? Бумагой какой-то. Документом.

– Бумагой? Документом? – К. растерялся. Он не думал об этом. Ему казалось, то, что он на свободе, сидит здесь перед ректором – это само по себе свидетельство, подтверждать которое нет нужды.

– Но вы же хотите восстановиться в университете, так? – проговорил ректор. – Вы же за этим ко мне пришли? А как я вас буду восстанавливать? На основании чего?

– Вот он я перед вами. На основании моего появления здесь, – обосновал свою претензию на восстановление К.

Ректор не ответил ему. Он, судя по всему, был совсем не дурным человеком. Некоторое время ректор молчал, словно обдумывая что-то, потом произнес:

– Да? Вот так? – Снова смолк, глядя на К. с непонятным значением, наклонился вбок, вытянул с полки на приставном столике со стоящим наверху переговорным пультом стопку чистой бумаги, положил на стол перед собой, взял с письменного прибора ручку и стал писать на верхнем листе. Написал, развернул лист и подал К.

«Вы были на острове? – было написано там быстрым угловатым, стремительным почерком. – Только не отвечайте вслух! Пишите».

Ректор боялся, что его кабинет прослушивается!

К. потянулся к ручке в руках ректора, тот быстрым движением отдал ее, и К. написал: «Был на острове».

Ректор повернул лист к себе, прочел, взял у К. ручку и написал: «Старого ректора видели? Был он там?» К. прочел. «Был», – написал он. «И как он там?» – написал ректор. Теперь К. ответил пространнее: «Неважно. Тяжело ему. Сразу постарел». – «Дотянет, думаете, до покаяния?» – написал ректор. Должно быть, он испытывал в отношении прежнего ректора нечто вроде чувства должностной солидарности. «Вы знаете о покаянии?» – спросил К. «Я спрашиваю ваше мнение, дотянет ли он?» – было ему отвечено с гневом. «И что из этого, дотянет, не дотянет?» – К. счел возможным проигнорировать ректорский гнев. Ректору хотелось узнать об интересном ему, К. хотел о своем. Другой возможности встретиться с ректором у него не будет.

Получив вопрос К., ректор понял, что, не ответив ему, не получит ответа и сам. «Из этого – то, – торопливо начертал ректор, – что будет с ним дальше». – «А что дальше, после покаяния? – написал К. – Что становится с покаявшимися?»