Джулиан Барнс - Одна история

Он чуть-чуть поправляет капельницу. Почти сразу Сьюзен начинает шевелиться.

– Убедились?

Затем он снова регулирует капельницу – и Сьюзен засыпает. Тебе видится в этом нечто зловещее. Ты вверил ее заботам какого-то желторотого технократа, который не представляет, какой она была.

– А вы ей кто будете?

– Крестник, – отвечаешь ты на автомате. А может, «племянник» или «квартиросъемщик». Ну хотя бы последние буквы совпадают.

– Что ж, если после пробуждения она снова начнет проявлять агрессию, придется ее перевести на психиатрическое отделение.

– Психиатрическое? – Ты в ужасе. – Но она не сумасшедшая. Она страдает от алкоголизма, ей требуется лечение.

– И другим пациентам тоже. И еще им нужен сестринский уход. Мы не можем подвергать опасности наш персонал.

Ты все еще не веришь его первоначальному сообщению.

– Но вы же… не имеете права перевести ее туда своим волевым решением.

– Совершенно верно, для этого потребуются две подписи. Но в подобных случаях это всего лишь формальность.

Ты понимаешь, что здесь ей отнюдь не гарантирована безопасность. Она попала в лапы какого-то фанатика, который в прежние времена запеленал бы ее в смирительную рубашку и вдобавок назначил электрошоковую терапию. Сьюзен назвала бы такого «гитлеришкой». Кто знает, может, она так и сделала. Отчасти ты на это надеешься.

И говоришь:

– Я хочу присутствовать при ее следующем пробуждении. Мне кажется, это будет полезно.

– Да без проблем, – говорит этот выскочка, которого ты уже ненавидишь всеми фибрами души.

Но, как обычно бывает в больницах, на следующий день этого самоуверенного гаденыша на дежурстве нет, и больше ты его не увидишь.

Вместо него у капельницы стоит женщина-врач.

Сьюзен медленно приходит в себя. Поднимает взгляд и с улыбкой спрашивает:

– Где тебя носило всю мою жизнь? Грязный потаскун.

Врач немного удивлена, но ты целуешь Сьюзен в лоб, и вас оставляют наедине.

– Едем домой?

– Пока нет, родная, – говоришь ты. – Тебе придется еще немного побыть здесь. Пока не вылечишься.

– Но со мной все в порядке. Я совершенно здорова и требую, чтобы ты сейчас же отвез меня домой. На Генри-стрит.

Ты сжимаешь ее запястья. Сжимаешь крепко. Объясняешь, что ее не выпишут до полного выздоровления.

Напоминаешь про ее обещания. Рассказываешь, как она бросилась на медсестер, когда ее разбудили.

– Сильно сомневаюсь, – говорит она отчужденно и свысока, будто ты невежественный раб.

После долгих увещеваний ты просишь ее сдержать свое слово и вести себя как следует. Хотя бы до твоего завтрашнего прихода. Она не отвечает. Ты настаиваешь. Тогда она дает согласие, но с хорошо знакомым тебе упрямством в голосе.

На следующий день ты подходишь к палате в ожидании худшего: что ее снова погрузили в сон, а то и отправили в психиатрическое отделение. Но у нее оживленный вид и здоровый цвет лица. Приветствует тебя, как будто ты явился с официальным визитом. Мимо проходит медсестра.

– Горничные здесь чертовски хороши, – говорит она, помахав рукой проплывающей мимо фигуре.

Начинаешь думать: как быть? Подыграть? Возразить? Наверное, лучше не идти у нее на поводу.

– Это не горничные, Сьюзен, это медсестры.

Начинаешь думать: вероятно, она перепутала «больницу» и «гостиницу». Простая оговорка.

– Среди них есть и медсестры, – кивает она. Потом, расстроенная отсутствием у тебя проницательности, добавляет: – Но большинство – горничные.

Ты не заостряешь на этом внимание.

– Я им все про тебя рассказала, – говорит она.

У тебя падает сердце, но и это ты оставляешь без внимания.

На следующий день она снова в тревоге. Встала с постели, сидит в кресле. На тумбочке лежат пять пар очков и непонятного происхождения книжка П. Г. Вудхауса – просто мистика.

– Откуда эти очки?

– А, – отмахивается она, – сама не знаю. В подарок принесли, наверно.

Нацепив чужие очки, она открывает книгу на первой попавшейся странице:

– Ужасно смешно, правда?

Ты соглашаешься. Ей всегда нравился Вудхаус, и ты усматриваешь здесь добрый знак. Начинаешь рассказывать, что пишут в газетах. Упоминаешь открытку, полученную от Эрика. Сообщаешь, что на Генри-роуд все в порядке. Она слушает вполуха, потом хватает другую пару очков – опять же не своих, – вновь наобум открывает книгу и, похоже ничего не видя в этих очках, заявляет:

– Бред какой-то, правда?

У тебя вот-вот случится разрыв сердца, прямо здесь.

На следующий день ее снова накачали снотворным. Заговаривая с тобой, ее соседка осведомляется, какой диагноз «у вашей бабули». Ты уже настолько обессилел, что отвечаешь:

– Алкоголизм.

Женщина брезгливо отворачивается к стенке. Ты читаешь ее мысли: с каких это пор пьянчужкам отводят лучшие койки? А тем более – спившимся женщинам? Ты обнаружил такую закономерность: у алкоголиков-мужчин часто бывает забавный, даже трогательный вид; молодым, неуправляемым алкоголикам обоего пола обычно потакают; но женщины-алкоголички, достаточно взрослые, чтобы отвечать за свои поступки, чтобы быть матерями, а то и бабушками, считаются последними ничтожествами.

Назавтра она снова бодрствует и не смотрит в твою сторону. Ты просто сидишь рядом. Взгляд упирается в стоящий перед ней поднос. На сей раз ночной рейд принес ей всего две пары чужих очков и еще бульварную газетенку, которую она не потерпела бы в своем доме.

– Я считаю, – наконец возвещает Сьюзен, – что ты прослывешь одним из самых изощренных преступников за всю историю.

Ты уже склонен согласиться. Почему бы и нет?

Угрозы перевести ее на психиатрическое отделение прекратились: желторотый гитлеришка упражняется в черной магии на других, менее агрессивных пациентах. Но тебе сообщают, что продолжать ее лечение нецелесообразно, что отдых, по всей видимости, пошел ей на пользу, что это место совершенно ей не подходит и вообще пора освобождать койку. Все предельно ясно, и тем не менее возникает вопрос: а какое место ей подходит? И за этим вопросом стоит другой, более общего свойства: есть ли вообще для нее место в этом мире?

Когда вы с ней уходите, соседка по палате демонстративно не смотрит в вашу сторону.

Тебе потребовалось несколько лет, чтобы понять, сколько тревог и адских страданий стоит за ее насмешливым пренебрежением. Вот почему ей нужен ты, твердый и решительный. Ты по доброй воле и по любви взял на себя нынешнюю роль. В ней ты ощущаешь себя достаточно взрослым, чтобы стать гарантом. Это, конечно, означает, что в течение большей части своего третьего десятка ты был вынужден отказаться от всего, чем наслаждались твои ровесники: не мог напропалую трахаться с девчонками, дрейфовать, как хиппи, по миру, баловаться наркотиками, срываться с катушек и просто валять дурака. Пришлось отказаться и от алкоголя; но в конце-то концов, у тебя перед глазами постоянно была наглядная антиреклама спиртных напитков. Сьюзен ты ни в чем не упрекал (за исключением разве что невозможности выпить) и не считал, что взвалил на себя непосильное бремя. Так уж сложились ваши отношения. Благодаря им ты повзрослел, или достиг зрелости, хотя и не вполне обычным способом.