Антонио Редол - У лодки семь рулей

— Да, понимаю, понимаю, сядь, успокойся.

Она бережно усадила его, бросив за его спиной нежный взгляд Рыжику. Тому вдруг сделалось противно.

— Ну, как табачок? Я тебе и гармонику свою подарил. Пьешь мое вино, куришь мою трубку. Ну, что тебе еще? Что ты хочешь? А все же есть то, что навсегда при мне останется, — ты думаешь, взял — и твое? Нет, брат, ни в жизнь тебе не услыхать той музыки — кровь в тебе ленивая, холодная…

У Рыжика все вертелось и плыло перед глазами. Старик наполнил стакан и поднес его к пересохшим губам парня. И снова обратился к Мариане:

— Ты у меня последняя. Об одном сокрушаюсь: зачем, когда молодой был, тебя не встретил… Небось не грозилась бы тогда, что уйдешь. Со мной была бы, покуда я сам бы того захотел. Ишь глаза-то у тебя смеются, думаешь, расхвастался, старый дурень… Любил я женщин-то и никогда любовь забавой не почитал, души и сердца не жалел. За красотками не гонялся — с ними хлопот не оберешься. Но были у меня женщины ласковые, горячие — это от моей любви да ласки они такими делались. Больно мне, что кончилась наша с тобой любовь. Ты — моя женщина, в тебе есть музыка. Мне плевать на этого телка, на мальчишку, и на всех других тоже; мужчина должен понимать женщину, пусть она даже ни словечка об том не проронит.

Рыжик упал головой на стол — он был совсем пьян. Трубка покатилась по полу, Мариана хотела нагнуться за ней, но старик остановил ее:

— Одно думал я сберечь — и не сумел. Выпало оно из моих рук. Моя вина… Ведь я сам, сам сказать ему хотел: мол, делай как знаешь, лишь бы только все шито-крыто было… Слышишь? А такого ни себе, ни кому говорить не след… Сам себя я обманывал. А то не миновать бы парню спознаться с моей плеткой.

Мариана шевельнулась, пытаясь что-то возразить, но он жестом приказал ей молчать.

— Я знаю, ты хочешь покаяться, ты одна, мол, во всем виновата… Не смей, не смей и поминать о том, не смей. Заикнешься — не прощу. Пора спать. Не тронь его. Пора спать. — И он вышел первым, захватив с собой лампу.

Сидро очнулся от тяжелого сна и с трудом припомнил то, что произошло вечером. Все тело у него ломило, и в душе словно появилась какая-то трещина. Долго еще Рыжик сидел, опустив голову на стол, со смутной надеждой услышать от кого-нибудь, что же теперь ему делать. Теперь, когда он лишился единственного настоящего друга. Повиниться бы перед стариком, рассказать все без утайки, да ведь где слова такие сыщешь, чтоб от сердца к сердцу путь найти!

Здесь для него нет больше места. Тесно стало им троим в этом доме. Невмоготу ему жить там, где Добрый Мул и… Мариана. Впрочем, она тоже здесь не заживется, коли старик не оставит ее в покое. Но он смирится. Рыжик знал это.

Сидро ощупал карман: отцовы часы — вот и все его богатство. Он уйдет из этого дома как пришел. Жаль только гармошку, что старик подарил, — все же память… Надо бы взять ее с собой… Он на цыпочках стал пробираться к себе в комнату, но в темноте зацепился за скамейку и опрокинул ее. Шум разбудил старика, Рыжик услыхал его голос и замер. Внезапно какой-то приступ отчаянной решимости овладел им: чего он, в самом деле, боится? Скажет все как есть, коли Добрый Мул его спросит. Сидро собрал в мешок свои пожитки, туда же сунул гармошку. Оставил только шляпу, украшенную шелковой лентой.

— Ты куда собрался? — спросил его кузнец.

— На реку пойду схожу, — отвечал Рыжик, запинаясь и глотая слова. — Вчера вы меня так угостили, что теперь трое суток в голове трезвон будет.

Старик не засмеялся его шутке, как бывало прежде. Рыжик понял, что его раскаяние ничему не поможет, все уже сказано между ними, что тут прибавишь?.. Только ведь было и хорошее — не след его забывать… И не годится ему уходить из этого дома тайком, словно вору из тюрьмы.

— Прощайте, — сказал Рыжик. Ну вот и простились, теперь Добрый Мул поймет, что он уходит по-хорошему, и не будет считать его уж вовсе непутевым. Куда же теперь ему идти?

— Прощай, — ответил старик, и они снова замолчали.

Рыжик подошел к двери — всегда найдется дверь, чтоб уйти… Мариана что-то сказала ему; он не разобрал ее слов и не стал переспрашивать: все это уже было для него прошлым. Сидро знал, что уходит отсюда навсегда, знал, что нет ему пути назад, но будущее вновь зияло в его мозгу отверстым черным туннелем, по которому ему придется ползти ощупью, на четвереньках, в поисках выхода.

Он засвистел, кинул прощальный взгляд на голубятню и почти бегом стал спускаться к берегу Кабо. Куцый увязался за ним, Рыжик дал ему пинка, и пес отстал, жалобно повизгивая.

Нет, он не нуждается в попутчиках. Крик клокотал у него в горле, и Сидро готов был крушить все, что попадалось ему на пути, — все, все, — пусть все кругом, как и он, кричит от горького одиночества.

На рыночной площади Сидро заметил крытую повозку. Возница показался ему знакомым, он окликнул его, тот обернулся и замахал Рыжику рукой. Это был младший Арренега, тот, что на вечеринке в Терра-Велья красовался с васильком в петлице.

— Хочешь прокатиться?

— Где это вас черти носят, сто лет не видались!

Арренега ухмыльнулся, многозначительно подмигнув в сторону женщин, набившихся в повозку.

— Ты что, никак, распрощался с Добрым Мулом?

Рыжик кивнул.

— А как же Мариана? — Арренега не скрывал своего любопытства.

— Ты Мариану не тронь, она не какая-нибудь… понял?

Рыжик уселся рядом с возницей, звонко защелкал кнут, и скрипучая повозка лениво сдвинулась с места.

Арренега протянул Рыжику щепотку табаку. Тот стал свертывать самокрутку, пальцы у него дрожали. Он обернулся и все смотрел назад, машинально подняв руку в прощальном жесте. Возле таверны никого не было видно, только Куцый провожал взглядом удалявшуюся повозку.

— Три года я у них прожил. Будто в семье родной. И я знаю, что только Добрый Мул, он один, раздевал Мариану.

Карлос Арренега смотрел на него, недоверчиво улыбаясь.

— Да, он один. И пусть мне кто посмеет сказать, что это не так, я ему тут же кишки выпущу.

Арренега стегнул лошадей, и они рысью понеслись по пыльной дороге.

— Не я буду, коли не выпущу.

— Добрый Мул никогда не говорил мне ничего такого. Нет, нет, всякие там излияния были не для него, — возразил мне Сидро с задумчивым видом. — Но вы в самую точку попали, сеньор. Хотел-то он мне сказать про это самое. И почему ушел я от него, вы верно угадали. А то б разве у меня хватило духу? А может, и хватило бы, кто знает. Никто о себе ничего не знает. — Он умолк, погрузившись в свои мысли. Мое присутствие его больше не интересовало. Он разговаривал с прошлым.

Я следил за тем, как меняется лицо моего собеседника, и словно читал дальше повесть его жизни.