Антонио Редол - У лодки семь рулей

Управляющий и без того был зол: утром приехал хозяин толковать об урожае (дела шли из рук вон плохо, самое большее наберется сам-семь), а тут еще возись с этими бузотерами — поневоле голова кругом пойдет, А хуже всего то, что сюда замешались братья Арренега. По правде сказать, он предпочел бы с ними не связываться, ведь они, дьяволы, разнесут эту историю по всей Лезирии.

Тут кое-кто из батраков смекнул, что с управляющим шутки плохи, и у Кривого Жозе сразу нашлись заступники: негоже, мол, мальчишке-молокососу так разговаривать со старостой.

Разумеется, похвального тут было мало, и управляющий здорово их отчитал. Сидро и самого совесть мучила, и он уж было собрался идти к старосте с повинной, да испугался, что проклятое заикание опять его подведет. Арренега, тот стоял на своем и начисто отрицал их вину:

— Можете жаловаться хозяину сколько угодно, а только виноват староста, и все тут. И пусть меня выгонят вон, я и сам здесь больше ни часа не останусь.

Управляющий даже опешил от его натиска и в растерянности пробормотал:

— Ну хорошо, хорошо, а что это за Камоэнс, про которого вы тут все поминали?

Во всех трех артелях толковали об этом таинственном Камоэнсе, и все терялись в догадках, кто бы это мог быть? Сошлись на том, что это, верно, какая-нибудь шутка, не иначе как Арренега просто всем морочил голову.

Едва парни предстали перед хозяином Агостиньо Серра, тот обратился к Рыжику:

— Ты, парень, не сын ли будешь Кукурузному Початку?

— Да, я его сын, хозяин, — ответил Сидро, просияв.

— То-то я смотрю, больно ты похож на него, прямо вылитый. Покойник не дурак был выпить, но уж по части лошадей второго такого не сыскать. Ну, так с чем же ты ко мне пожаловал?

Потерпевший староста пустился было в объяснения, но Агостиньо Серра, поморщившись, остановил его, недовольный его вмешательством. Кривой Жозе от злости аж побелел, но сдержался и промолчал. А хозяин опять к Рыжику:

— Ну, парень, рассказывай, в чем дело.

Сидро, по своему обыкновению с трудом проталкивая слова, — каждое выскакивало, как пробка из бутылки, когда ее штопором открываешь, — начал, что, дескать, все просили его письма писать; кто о чем просил, про то он и писал, а потом староста нашел у своей дочки в кармане письмо и давай поносить его, Сидро, по-всякому, мол, не иначе как это он, такой-сякой, ей письмо написал.

— А ты, Жозе, дочку что, в монашки прочишь?

— Никак нет, сеньор, — забормотал староста, уже пожалев, что ввязался в эту историю (ясно как божий день, что хозяин защищает этих проходимцев). — Но она у меня еще совсем девчонка…

Тут в разговор вмешался управляющий, ему не терпелось напомнить о самом главном: письмо — это пустяки, а вот пусть расскажет, куда он послал Жозе, про какого это Камоэнса он здесь плел?

— Это я сказал про Камоэнса, а не он, — не выдержал Арренега.

Тут Агостиньо Серра разразился таким громовым хохотом, что староста и управляющий в испуге вытаращили на него глаза: уже не рехнулся ли он? Сидро, осмелев, расплылся в лукавой усмешке. Управляющий, не желая отстать от хозяина, тоже захихикал, и только староста стоял весь бледный: ишь разошелся, думал он вне себя от бешенства, да лучше б он мне в лицо наплевал, чем выставлять на посмешище перед этими щенками.

Наконец хозяин успокоился и велел парням идти, так и не придумав, чем решить этот спор. Староста с управляющим твердили свое: парней нужно наказать, да построже, чтоб другим не повадно было.

— Но послушайте!.. Надо же все-таки понимать. Камоэнс — это такая статуя в Лиссабоне. («Будто я не знал об этом», — подумал про себя управляющий.) Ребята, видно, просто дурака валяли.

— Вам, хозяин, ясное дело, лучше знать, как это все уладить, — артачился староста. — А только ежели вы их не накажете, то пусть я сгорю дотла, пусть от меня даже золы не останется, коли я стану у вас работать. Вы сами видите, как они расходятся, чуть только отпустишь вожжи. Камоэнс или кто он там есть, пусть он будет статуя или что другое, а народу-то одно важно: мол, этим молодцам все с рук сходит… Сегодня они старосту посылают невесть куда, а завтра поди и кого другого… С души меня воротит от этих бездельников, которые в страдную пору перво-наперво танцы-плясы затевают.

— Да, да, староста прав, — согласно закивал управляющий.

Агостиньо Серра задумался, потом приказал вернуть парней. Притворившись рассерженным, он выбранил их, пообещав, что, в случае если они еще раз надерзят старосте либо управляющему, он вызовет стражников, и пусть тогда с ними поступают по закону.

Жеронимо Арренега, ошеломленный таким оборотом дела, раскрыл было рот, чтобы продолжить свои оправдания, но хозяин строго прикрикнул на него: он не желает больше ничего слушать. Пусть при расчете с них удержат по два четверика зерна, и чтоб больше об этом ни словечка, а то он им пропишет, И чтоб свары больше не затевать. Пора уже научиться вести себя пристойно. И он выпроводил их, пригрозив, что в другой раз они так дешево не отделаются.

Когда парни ушли, Агостиньо Серра, чувствуя, что поступил несправедливо, накинулся на управляющего:

— Должен сказать тебе, что ты — осел, а твой Жозе — вдвойне осел. Сегодня вы меня вынудили стать на вашу сторону, хотя и не по совести это было, но больше на меня не рассчитывайте. Оставьте-ка лучше ребят в покое. Да когда молотьба начнется, смотри пристрой их на работу повыгодней, чтобы возместить им этот несчастный штраф.

— Слушаюсь, сеньор.

— Можешь идти… — И уже спокойным тоном: — Ну как прикидываешь: по скольку соберем?

— Да от силы сам-семь, пожалуй, будет.

— Так я и думал. Только помни, если кто спрашивать будет про наши виды на урожай, ты говори, что ожидаем, мол, сам-двенадцать, а то и больше. Пусть хоть никто зубы не скалит над эдакой скудостью.

Наказанным обычно плохо спится, особенно таким неуемным, как Арренега: всякие мысли их одолевают. Фантазия Арренеги была неистощима.

— Если бы ты только захотел, Сидро…

Ну конечно, он хочет. Сидро давно уже был во всем согласен с Жеронимо Арренегой. Кто бы еще стал так с ним нянчиться и учить его уму-разуму. С таким не пропадешь, «В какую бы историю ты ни влип, — наставлял его Арренега, — нипочем не теряй головы. Поначалу всегда кажется — погиб, а глядишь, и вывернулся. Нам с тобой терять нечего, ни кола у нас, ни двора, зато и спроса никакого. Каждому свое, я так считаю…»

— Если б ты только захотел, Сидро, мы могли с тобой сколотить, ну, вроде товарищества, что ли. Ты ведь знаешь, я говорить горазд, мало кто меня переговорить сумеет. А ты писать мастер. Вот мы бы и орудовали на пару. Как мы с тобой письма-то сочиняли? Ты, бывало, одно придумаешь, я — другое.

Ну конечно, он согласен, он давно уже был во всем заодно с Жеронимо Арренегой.