Ференц Мора - Дочь четырех отцов

— Послушай, — обратился ко мне Фидель, когда мы покинули достойного потомка гуннов, — тебе непременно нужно копать на его участке? Может, хватит остальных восьми полос?

— Все не так просто, дружище. Что, ежели само захоронение приведет нас к земле старика? Скажем, граница перережет пополам скелет. Не оставлять же голову Аттилы в земле!

— Тогда пошли к нотариусу. Уж он-то вправит старому обормоту мозги.

Нотариус оказался человеком большим и толстым. Мы застали его на веранде. Одет он был весьма символически, но все же задыхался от жары и без конца отирал лысину пестрым носовым платком.

— Прошу, господа, прошу, — закричал он, увидев нас, — я уж давненько вас поджидаю, господин председатель, дошел до меня слушок, что гостить у нас изволите, вот я и подумал, что буду иметь удовольствие.

До сего дня меня называли председателем один раз в жизни — когда делегация пчеловодческого общества вручила мне почетный диплом. Признаться, такое обращение довольно приятно. Чувствуешь себя как-то сильнее, значительнее, увереннее. Никогда бы не подумал, что сюда может дойти слух о моих скромных отличиях.

— Присаживайтесь, господа, — нотариус подвинул нам два плетеных кресла. — Осторожно, господин председатель, не порвите брюки, там гвоздь торчит. У нас, у бедных вдовцов, вечно в доме что-нибудь не так. Фидель, милый, там, внизу в буфете, в той коньячной бутылке, где прошлым летом был «котнарь».

Последние слова были обращены к попу, который направился в контору, явно чувствуя себя здесь как дома. Угадать, что он ищет, было нетрудно. Надо полагать, он был здесь частым гостем: стоило ему войти — запела канарейка.

«И здесь романтика! — улыбнулся я про себя. — Попа еще можно понять, но для деревенского нотариуса, к тому же вдовца, канарейки — странное увлечение».

Однако романтика канарейками не ограничивалась. На столе в расписном мезётурском кувшине красовался огромный букет полевых цветов. Причем не тех, что продаются на городских базарах и всегда напоминают мне медведей-попрошаек из зоологического сада. Это были настоящие цветы-дикари, которых горожанин не знает даже понаслышке. Растрепанные алые черноголовники, лиловый вербишник, крупные белые вьюнки, желтые, как сера, звездочки ослинника — все это в обрамлении пронзительно-зеленых листьев курослепа. Тот, кто собирал этот букет, не боялся забредать в воду по колено.

— Цветы собирал не я, а моя приемная дочка, — улыбнулся нотариус, словно прочитав мои мысли.

— Кто бы ни собирал, вкус у этого человека отменный. — Я сгреб в кучу облетевшие лепестки, прилагая все силы к тому, чтобы на сей раз нотариус не прочитал моих мыслей. Ибо думать я мог только одно: ну и странная, однако, деревня — на каждого барина по приемной дочке. Несчастный Турбок, должно быть, тоже называл Мари Маляршу приемной дочкой.

Поп нашел коньячную бутылку, в которой прошлым летом был «котнарь». Ныне в ней была абрикосовая палинка. Я отважно опрокинул стаканчик.

— Что скажете, господин председатель?

Что тут скажешь? Я сказал так: хороша, сразу видно, что своя. Мне всегда казалось, что это высшая похвала абрикосовой палинке.

— С чего бы это? — обиделся нотариус. — Она из Кечкемета, с коньячного завода.

Чтобы загладить вину, мне пришлось опрокинуть еще стаканчик. После третьего у меня стали гореть уши, и мы выпили на брудершафт. А после четвертого вернулись к повестке дня.

— Так, дружище, теперь я займусь этим мужиком, — заявил нотариус и крикнул, высунувшись в окно — Господин Бенкоци, будьте любезны, позовите сюда Марту Цилу Петуха. Да передайте, чтобы шел тотчас, а не то я пошлю за ним жандарма.

— Не дури, братец, — перепугался я, — не нужно причинять старику неприятностей, он ни в чем передо мною не виноват, в конце концов, земля-то его по праву.

— Не вмешивайся, братец, — отмахнулся нотариус, — тебе вообще лучше уйти, пока я буду вести переговоры. Если ты не против, посиди пока в беседке, оттуда все слышно. Фидель, будь любезен, проводи.

В беседке трудился стройный юноша с маленькими черными усиками и пышными черными волосами. Перед ним стоял столик на козлах, на столике лежала регистрационная книга, на книге — шикарная охотничья шляпа — в качестве пресс-папье. Приняв во внимание все это, а также бриджи, нетрудно было угадать, что черноволосый молодой господин — не кто иной, как помощник нотариуса. Я непроизвольно взглянул на его конечности — к счастью, проклятие Андраша Тота Богомольца не возымело силы. Руки и ноги молодого господина были на месте.

— Благослови вас бог! — приветствовал его поп. — Чем занимаемся, юный Бенкоци?

Молодой человек вскочил, в смятении захлопывая книгу.

— Документацию проверяю, ваше преподобие. — Он поспешно стряхнул пыль со скамейки одним из документов. — Извольте садиться. Разрешите представиться: Элемер Бенкоци, помощник нотариуса, гусарский лейтенант в отставке.

Мы пожали друг другу руки и сели; завязалась беседа, но какая-то натянутая. Поп был довольно холоден, помощник нотариуса — угрюм, кроме того, он не снимал левой руки с регистрационной книги, словно оберегая от всякого встречного и поперечного деликатнейшие государственные тайны. Вскоре он и вовсе откланялся, зажав вместилище государственных тайн под мышкой. Стоило ему уйти, как взгляд попа смягчился.

— Совсем неплохой парень этот малыш Бенкоци, но дуралей ужасный. Вообразил себя поэтом и теперь без конца чего-то сочиняет, то новеллу сочинит, то драму — и все это вместо того, чтобы сдавать право. Пари держу, он и сейчас прятал в книге какую-нибудь рукопись. Только прошу тебя, не говори нотариусу, он и так зол на мальчишку за дурость, тем более они в каком-то родстве.

— Не беспокойся, я не болтун, — успокоил я попа, сказав чистую правду. (Именно поэтому с романом мне будет нелегко.)

Подул ветер и извлек из-под скамейки листок бумаги. Я нагнулся — с виду листок напоминал один из документов. Лиловые чернила, красивый почерк. Начиналось так: «Поверь, мой ангел, я подобен безумцу, проклятому богом; в гордом одиночестве скитаюсь я среди людей, словно в джунглях, с тех пор как погас для меня луч путеводной звезды. Одно лишь служит мне утешением — не в один день возвели пирамиду Хеопса…»

Это мог быть отрывок в драматическом роде — в таком случае автор явно претендует на премию Телеки [71] Телеки Ласло, граф (1811–1861) — крупный помещик, политик, писатель, член Венгерской академии наук. Премия его имени Пыла учреждена академией в 1854 г. и присуждалась драматургам. , — но мог быть и черновик письма. А если так, то юноша очень талантливый враль: взять, к примеру, то место, где он утверждает, что скитается среди людей, словно в джунглях. Нам с Андрашем Тотом Богомольцем доподлинно известно, где скитается юный безумец вечерами. Впрочем, не будем болтать лишнего и сохраним это в тайне даже от его преподобия.