Ференц Мора - Дочь четырех отцов

Как будет называться роман? «Смерть художника» — такова была моя первая мысль, однако от нее пришлось отказаться. Художник-то помрет, это неизбежно, но стоит ли с самого начала отпугивать сентиментальных читательниц? (О читателях мужского пола венгерский писатель может не беспокоиться. Последние читают исключительно детективы, во всяком случае, до тридцати и после пятидесяти, а между тридцатью и пятьюдесятью — книгу Ивана Надя, откуда каждый может почерпнуть сведения о собственном дворянском происхождении. Тот, кому это все же не удается, справедливо обвиняет венгерскую науку в верхоглядстве. Только у нас такое возможно, чтобы в геральдическую книгу, изданную сорок лет назад, не вошли родовые гербы, придуманные для украшения визитных карточек под нынешний Новый год. A. m. d. g., ad maiorem democratiae gloriam [81] Для пущего торжества демократии (лат.). .)

Сто потов сошло с меня, пока я вписал в «Т. IX» еще дюжину возможных наименований, на которые непременно должна была клюнуть публика, одна беда — все они были неоднократно опробованы до меня. Постепенно до меня дошло, что у разных Курц-Малеров [82] Курц-Малер Гедвиг (1867–1950) — немецкий романист, автор легкой, развлекательной прозы. все это уже было. В конце концов я решил оставить название напоследок. Если правительство имеет право определять свои издания задним числом, то почему бы невинному романисту не последовать его примеру?

Гораздо хуже обстояло дело с именами. Имена нельзя оставлять напоследок, может выйти большая путаница. Они важны еще и потому, что играют не последнюю роль в формировании характера персонажа. Если героя зовут Якоб, характер его кроится совершенно иначе, нежели характер героя по имени Раймонд; какой-нибудь Ференц не станет совершать таких поступков, как Отто. А ведь это только имена, что уж говорить о фамилиях! Непосвященному не понять, как мучается добросовестный художник, заполняя своим детищам анкеты.

Имена ныне должны быть правдоподобными, в нашем реалистическом мире писателя запросто могут высмеять вместе с его Лорантами и Камиллами. Духу времени соответствуют Янош Киш, Терике Надь, Мано Грюн, а Эстелла Какукмезеи приемлема лишь в том случае, если писатель намекнет, что в школе барышню звали Гизи Штайнер. Правда, на этой почве могут возникнуть юридические осложнения, особенно теперь, когда люди чрезвычайно чувствительны. Конечно, такое может случиться и с осторожным писателем, изобретающим имена самые фантастические. Помнится, несколько лет назад было целое дело, когда один из наших драматургов назвал героя крестьянской драмы, этакого деревенского Ромео, Андрашем Тейбетёком. Сделал он это специально для того, чтобы не прогневать многочисленных Яношей Кишей. Пьеса с успехом обошла всю страну, но вот какая-то бродячая труппа показала ее в Ароксаллаше, где обнаружился кузнец по имени Андраш Тейбетёк, деревенский староста, отец шестерых детей.

С трудом удалось уговорить его не убивать актера из-за того, что тот под его именем обещал жениться на дочке трактирщика Рези. Но дело против писателя он все-таки возбудил. Думаю, процесс продолжается до сих пор, поскольку суд испросил мнения специалистов, а они не могли прийти к единому мнению.

После долгой душевной борьбы я решил оставить Турбока Турбоком; человек он был одинокий, никакой родни у него не осталось, да и не собирался я писать о нем ничего плохого. Кроме того, у меня он не повесится, а утопится, его выловят сетями рыбаки. Этот вид смерти больше соответствует вкусу читательниц и к тому же дает повод для красочного описания рыбной ловли на закате.

Но вот что делать с Андрашем и Мари? Может, обойтись вообще без фамилий? Когда речь идет о крестьянах, такие вещи можно оставлять без внимания: роман — не налоговая книга и не рекрутский список. С другой стороны, для крестьян имена «Андраш» и «Мари» — то же, что «Буренка» для коровы или «Бобик» для собаки. Так было заведено еще в древние времена, господина звали Кнейус Оппиус Корницинус Додабелла Петрикус, а раба всего лишь Квинтипор. Что, собственно говоря, и, не имя вовсе, ибо в переводе означает: «пятый сын».

В самый разгар моих метаний ко мне постучался поп.

— Не хочешь ли перед ужином поразмяться? Сейчас; подойдут нотариус с доктором. Мы пойдем смотреть, как прыгают через костер.

Что ж, пожалуй. По крайней мере, проветрю слегка свою бедную голову, которая за двадцать лет занятий археологией ни разу не доставляла мне неприятностей, а последние месяц-два из-за этого романа болит не переставая. (Поэзия здесь ни при чем, это был всего лишь эпизод, с точки зрения медицины абсолютно нейтральный. От лирической поэзии человек худеет, зато нервы у него в полном порядке; поэзия одическая, напротив, полнит — но полет без крыльев изнуряет симпатическую нервную систему.)

О прыжках через костер я только и знал, что они не являются ритуальным действом некой религиозной секты, хотя когда-то, вероятно, эти костры жгли в честь бога Солнца в день летнего солнцеворота. Я читал об этом у Ипои [83] Ипои Арнольд (1823–1886) — епископ, член Венгерской академии наук; занимался историей искусств, в первую очередь искусством венгерского средневековья. , но самому мне до сих пор не доводилось видеть этой христианизированной языческой мистерии, в которой было что-то специфически венгерское. Еще правитель Геза отвечал священникам, упрекавшим его в попустительстве язычникам, что он вполне в состоянии содержать двух богов: того, что из Азии, и того, который на кресте; раз ни один из них не жалуется, так пусть и попы помолчат. Народ следовал примеру своего правителя, только оказался более сметливым: он умел курить фимиам двум богам сразу. Костры предназначались богу Солнца, но одновременно и Иоанну Крестителю, ибо так выходило по церковному календарю. Какое-то время, по-видимому, старались соблюдать дипломатию по отношению к обоим богам, но со временем азиатский бог был забыт, и костры окончательно и бесповоротно стали Ивановыми огнями, а ритуальный жертвенный танец — танцем Саломеи [84] Танец Саломеи — евангельский сюжет, согласно которому Саломея, падчерица Ирода Антипы, однажды на пиру так угождает отчиму пляской, что тот обещает исполнить любую ее просьбу. По наущению жены Ирода, Иродиады, Саломея просит голову заключенного в темницу Иоанна Крестителя, которую и получает и относит Иродиаде для глумления. . Довольно типичный для нашей дипломатии случай.

Впрочем, теперь и тысячелетняя мода на костры Святого Иоанна тоже проходит. Кто в наше время поверит, будто девушка, перепрыгнув через костер на Иванов день, станет в семь раз краше, а парень — в семь раз сильнее! В наше время и девушки и парни знают гораздо более надежные косметические средства. Да и хворост сильно вздорожал с тех пор, как вся страна побывала в таком пожаре, что по сей день мается от ожогов. Как же сохранился в этом тихом уголке занесенный с Волги обычай? А так же, как и сама эта деревня, которая существует не меньше тысячи лет, гораздо дольше, чем город, оставаясь такою же, как была. Время плавно катило свои волны, вроде той прозрачной речки, что течет мимо крытых камышом домишек; пена приносила новые нравы, а старые надежно сохранял ил. Девушки здесь по сей день туго перетягивают грудь — должно быть, еще во времена реформации этому обучали их прародительниц суровые проповедники, боровшиеся против мирских соблазнов и давно благополучно забытые вместе со всею своей верой. Правда, завивка, как и прочие измышления дьявола, девушкам очень даже по нраву. Зато здесь сохранился прекрасный обычай: когда молодые возвращаются из церкви и садятся за стол, мать невесты сажают на маленький стульчик в углу, носом к стене, к гостям — спиной, так она и должна сидеть целый вечер. Это называется «школить тещу»; если сумею найти повод, непременно вставлю это в роман. Надо полагать, такой обычай скорее войдет в моду, чем бережливость.