Ференц Мора - Дочь четырех отцов

— Эй, Шати, ты знаешь, где живет Марта Цила Петух?

— Как не знать.

— Можешь меня проводить?

— Не, не провожу, никак нельзя.

— Почему же нельзя?

— Потому как меня матушка тут посадила, чтоб я глядел, куда вы пойдете.

Ах, чтоб тебя! Шати в качестве сыщика! Уж не меня ли выслеживала Мари Малярша вечером у оврага!

Я открыл коробку конфет и сунул одну из них Шати в ручонку.

— Знаешь, что это такое, Шати?

— Как не знать. Медвежий сахар. — Шати выбросил яблоко и в два счета расправился с медвежьим сахаром. Было видно, что его мнение о медведях сильно изменилось к лучшему.

— Ну, а теперь проводишь, Шати?

— Никак нельзя, — Шати извлек из подола красивое красное яблоко, — дядя Андраш дал мне яблочко, чтоб я отседова ни ногой, пока не спознаю, куды вы идете.

Ну вот, здравствуйте, уж от Богомольца я этого никак не ожидал. Я не знал, сердиться мне или смеяться, и чтобы разобраться, решил пустить в дело еще один кусок медвежьего сахара.

— А господин доктор тебе случайно не наказывал следить, куда я пойду?

— А как же, — добил меня Шати. — Уж цельную неделю выслеживаю.

Нетрудно было догадаться, что очередное яблоко, извлеченное на свет божий из бездонного подола, мог преподнести юному шпиону только доктор. Старое сморщенное печеное яблоко, от таких яблок колики бывают, тут-то и можно будет увиваться вокруг Мари Малярши хоть целую неделю.

Я собрался уйти от Соколиного Глаза, а заодно и от его курчавого подручного шпиона, но глава шпионской конторы решил заработать еще кусок медвежьего сахара. Он вытащил из подола лимон, такие лимоны можно увидеть только на стойке деревенской корчмы.

— Тоже ничего, — хитро сказал он, пососав немного, — вроде как кисленькое вино, вот, лизните-ка!

От лимона и впрямь разило вином.

— Это еще откуда?

— Нотарус дал, он домой шел, да, видать, выпимши, все хотел церкву опрокинуть.

— Кто-кто?

— Говорю ж вам, господин нотарус, да не тот, что пузатый, а барчук. Все хотел к вам зайтить, да ручки дверной не нашел и говорит: сиди, мол, здесь да следи, куды он пойдет, ну и дал мне вот энту штуковину. Теперича я должен к нему сходить, сказать, куды вы пошли.

Вот тут я действительно удивился. Какого черта нужно от меня юному Бенкоци? Неужели хочет, чтобы я помирил его с госпожой Полинг? Что ж, если попросит, могу замолвить словечко. Но доктору я покажу!

— Послушай-ка, Шати! А матушка твоя знает, что дядюшка Андраш и доктор тоже дали тебе по яблоку?

— Вот ишшо. Никто друг про дружку не знает. А то не дали бы мне три яблочка разом.

Ничего не скажешь, сынок Беры Банкира не лишен коммерческой жилки, с ним можно говорить по-деловому.

— А я дам тебе сразу три медвежьих сахара. Сперва ты их съешь, не сходя с места, понятно? Потом скажешь своей матушке, что меня не видал, он, мол, не выходил из дому. — (Пусть порадуется, бедная женщина.) — Господину доктору скажешь, будто я пошел с твоей матушкой в ежевичник. — (Чтоб ты сдох, старый висельник!) — Дядюшке Андрашу скажешь, что… скажи ему то же самое, что доктору!

Мне было жаль Богомольца, но я хотел пустить их по одному следу. Пусть столкнутся нос к носу — компаньоны по производству киргизских ковров. Тут мне пришло в голову, что разумнее всего было бы зазвать Богомольца к Якобу в корчму на стаканчик винца и сказать ему: «Знаешь ли ты, старина, что муху проще приманить каплей меда, чем бочкой уксуса? Коли знаешь, отправляйся домой, возьми свою женушку за подбородок, взгляни ей в глаза, помирись с нею, а потом пошли ее к чепайскому святому ткачу, но не раньше, чем пошлешь ему откормленную свинью, и тогда благочестивый муж сделает твоей женушке такое внушение, что она разом перестанет мыкаться в поисках венца жизни; если же ты во что бы то ни стало хочешь искать подвоха, то, чем точить нож на меня, не сдавал бы лучше доктору собственный двор в аренду!» Но как говорится, слово — серебро, молчание — золото.

— А нотарусу чего сказать? — Шати торопился уяснить последний пункт соглашения.

— Нотариусу? Что ж, можешь сказать, что я пошел на почту.

С этими словами я повернулся спиной к юному Пинкертону, который тем временем исполнил первую часть нашего договора, слопав медвежий сахар. В дверях почты я оглянулся — он разыскивал опрометчиво выброшенные яблоки. Однако они успели попасть в поле деятельности шпиона-подручного, в результате Шати покинул свой пост удрученным, как всякий, оставшийся с носом конъюнктурщик.

Госпожа Полинг раскатывала на кухне тесто, будучи явно не в духе.

— У Андялки снова голова болит, — сообщила она сердито, — она еще не вставала, ей надо менять компрессы, едва успеваю холодную воду таскать. Это с молодыми девушками бывает, я и сама маялась, пока замуж не вышла, — добавила она, желая меня успокоить.

— Можно к ней зайти?

— Почему же нет, пожалуйста, господин председатель, может, забудется хоть немного.

Слова о том, что Андялке следует «забыться», меня не смутили. В деревне часто говорят «забыться» вместо «развлечься».

Однако девушка соглашалась забываться исключительно через дверь. Она очень просила меня не входить: она-де не причесана, не одета (это означало: одета недостаточно продуманно) и глаза у нее красные от бессонницы. Если же я хочу оказать ей услугу, то она просунет в дверь тазик, чтобы я принес свежей воды.

Целый день носил я свежую воду, а колодец на почте был очень глубок, и ревматизм мой слегка взбунтовался. Зато к вечеру Андялкина головная боль утихла настолько, что она смогла выслушать через полуоткрытую дверь главу о помощнике нотариуса. Она не сказала в ответ ни «хорошо», ни «плохо», я же не осмелился беспокоить ее вопросами. Прошло довольно много времени, наконец я робко спросил, не заснула ли она.

— Я не сплю, — отвечала бедняжка немного нервно. — У меня снова разболелась голова. Не могли бы вы закрыть дверь?

Я закрыл дверь. Матушка Полинг заснула в комнате на диване, голова ее свесилась вниз, я поправил подушечку, чтобы ей не приснилось плохого, и сел в клетушке за стол. Я думал поработать, но дело не шло, на бумаге одна за другой появлялись буквы «я». (Первый раз в жизни я придумал ребус; разгадка — единственная-я-единственная.)

Чтобы день не пропал даром, я решил попробовать разобраться со своими батраками и попросил письмоносца дядюшку Габора проводить меня к Марте Петуху.

Тезка встретил меня несравненно дружелюбнее, чем при первом моем визите, и даже предложил мне остаться в шляпе. (Гость выражает свое неизменное уважение к хозяевам тем, что, войдя в дом, снимает шляпу. Хозяин же в знак уважения предлагает гостю снова ее надеть.

Это не самое разумное правило хорошего тона на сорокаградусной жаре, да ничего не поделаешь. Если при королевских дворах пренебрегают этикетом, пусть уж хоть крестьянская демократия держит марку.)