Виталий Лозовский - Как выжить и провести время с пользой в тюрьме. Часть 1

Передать же книги можно обычно только теоретически (да и то, кажется, не везде) — на практике сплошная головомойка. Только через начальника оперчасти, с разрешения следователя и только новые, и еще чего-нибудь и, в конце концов, у родных не хватает терпения и времени. Хотя при наличии настойчивости — можно и добиться. Что за проблема такая — сказать трудно, боятся, наверное, чтобы шифрограмму какую-то не передали. Бред.

Здравствуйте Виталий.

В последнем выпуске Вы подробно расписали, что надо (и необходимо) передавать заключенному. Причем пишете, чтобы желательно все было красивым и радующим душу… И в связи с этим вопрос: а как ТАМ обстоит дело, так сказать, с неприкосновенностью частной собственности? То есть, дойдут ли эти красивые вещи до адресата, и будет ли пользоваться ими именно он? Что если что-либо из переданного "приглянется" какому-нибудь "авторитету" (если вообще дойдет до камеры)?

С уважением, Александр

Обычно доходит. Особо красивые ручки, блокнотики, всякие финтифлюшки часто передают с адвокатом. По поводу того, чтобы отобрать — я уже писал, и читатели воспоминаниями делились. Бывает такое, но это уже беспредел. Я за два года тюрем побывал почти в трех десятках камер, не считая бесчисленное множество боксов, сборок, столыпинских вагонов — беспредельную же хату пришлось видеть только раз, в Харькове.

Еще письмо с анекдотом:

Сидят зэки в камере, голодают. Животы пухнут.

Привозят новую партию. В камеру входит зэк — в руках по сумке, на груди висит круг колбасы. Все затаили дыхание. Смотрящий вор:

— Кто такой?

Тот вытягивается:

— Из такой-то зоны петух!..

Все смотрят на пахана.

Тот:

— Ну, это… ещё обосновать надо!..

С удивлением узнал из Вашей рассылки, что анекдот не вполне жизненный, потому, что вроде, как и петухи могут что-то передавать на общак. Правда? Или только если не брал передачи в руки?

С уважением — Михаил.

Да, именно так — если не прикасался.

Доброго времени суток, Виталий!

Я читаю Вашу рассылку с момента ее выхода в свет. Очень Вам благодарен.

Позвольте поинтересоваться: какие масти относят к блатным, и как они характеризуются? Кто такие "козырные фраера" (часто слышал о них, но так и не понял кто такие)? Означает ли термин "тертый каторжанин" принадлежность к "черной кости"?

Заранее благодарю, Сергей.

Козырный фраер — тот же блатной, т. е. "пхнущий по понятиям", исповедующий воровские идеалы, но это выражение уже несколько устарело.

Вообще, фраер — человек, не принадлежащий к воровскому миру. Лох. Хотя иногда, как в указанном выше словосочетании, приобретает прямо противоположное значение.

Тертый, или старый каторжанин — уважительный отзыв о человеке, прошедшем без серьезных косяков не одну ходку или немалый срок — порядка 10 лет и больше, хотя и не обязательно так много — вопрос индивидуальный. Не обязательно должен быть блатным ("черной костью"), может быть и мужиком. При толковании понятий и разборках их слово обычно имеет больший, а то и решающий, вес, даже если они мужики, а не блатные, перед молодняком из братвы, и пускай даже очень крутым и даже обличенным властью смотрящим.

Женя, 16 лет:

Я всегда считала так: «Кого угодно может коснуться тюрьма, но только не меня». Ведь я была хорошей ученицей, примерной девочкой, и, до поры до времени, не стояла на криминальной тропе. В 8-м классе я попала под влияние старших «товарищей», стала увлекаться наркотиками, перестала слушать свою бабушку. Мне стала не интересна моя прошлая жизнь, мне захотелось «блатной» компании, взрослых друзей.

Я стала закоренелой эгоисткой все мои поступки и мысли были во благо себе, а остальные люди мне были безразличны. Я совершила преступление, — но мои теперешние страдания, — ничто по сравнению с тем, что переживают родители моей потерпевшей. Девочка в 19 лет потеряла самое дорогое — жизнь. В тюрьму меня везли по этапу — в спецвагоне. Эти вагоны напоминают обычные, только везде решетки, собаки и конвой. И эти люди в форме не считают тебя за человека, ребенка. За наглые выходки, которые я себе позволяла в СИЗО, — меня страшно наказали. Переодели в ужасную робу и деревянную обувь и посадили в карцер. Там толпами бегали маленькие мыши. За бронированной дверью стоял контроллер, он был отвратительнее тех серых животных, бегающих в камере.

Восемь месяцев длилось следствие. На суде мне дали 8 лет и шесть месяцев и перевели в колонию для несовершеннолетних девочек. Здесь со мной стали работать воспитатели, психолог, моя бабушка меня не бросила, а поддерживает всеми силами, но я почему-то ни капельки не раскаивалась в содеянном. Мне было непонятно, как это — расслаиваться, для меня это были пустые слова.

Но шло время и однажды, беседуя со взрослым человеком, я вдруг представила то чувство, которое переживает материнское сердце, когда узнает, что её кровиночки, её звёздочки и отрады нет больше на белом свете. Я даже не могу передать то, что творилось тогда в моей душе от осознания всего того, что я натворила. От осознания своей отвратительности на глаза накатились слёзы, душа стала словно разорванной на части. Потом, когда я пришла в своё привычное состояние, я попыталась собрать все свои «части» вместе, но чего-то не хватало, чего-то, что уже никогда ко мне не вернётся.

Я понимаю, что нет ничего такого на свете, что может искупить мою вину. Я выйду на свободу через 2 года, а ту девушку уже не вернуть никогда. Больше всего боюсь, как бы поговорка: «За грехи родителей платят дети» в будущем не коснулась мой семьи.

Александр, 17 лет:

Моя жизнь — это сплошная неудача. Мне было почти 16 лет и я уже был дважды судим. Сначала шёл по делу как свидетель, и меня отдали на поруки родителей. Но мне не дошло, и я попался второй раз. Судья сказал мне на суде, что если я буду продолжать воровать, то меня посадят. Это был последний раз, когда мне простили и не посадили.

А когда меня осудили третий раз, то думать уже было поздно. Мне дали два с половиной года за кольцо и цепочку. Мы с подельником продали их за 50 гривен и поделили на двоих. Даже смешно об этом писать. Два года и шесть месяцев — за 25 гривен.

За те семь месяцев, что я здесь сижу, я понял, что прежде всего в жизни надо дорожить своими родителями. Понял, что был неправ, когда говорил, что мне всё равно, и что меня не поймают, когда обзывал всех плохими словами и думал, что так и надо. Отец с мамой и сестра с братом не желали мне ничего плохого, они хотели сделать, как лучше.

Папа говорил мне, что я слишком гордый. Я не знал, что такое тюрьма, и не осознавал, что такое свобода. Если кто думает, что зэк — это круто, он ничего в этом не понимает. Нет никакого смысла гордиться собой, если ты знаешь, что о тебе думают люди, и какое у них к тебе отношение.