Джули Коэн - Второй шанс

– Мне кажется… – начала она и поняла, что не может говорить, так перехватило дыхание. Она подождала, пока снова смогла нормально дышать, и сказала: – Мне кажется, это может быть опаснее, чем я предполагала.

– Я в порядке, – ответил Оскар. – Я только ударился рукой. Можно я нажму на кнопку, чтобы он поехал?

– Нет, – ответила Хонор.

Когда скутер снова поехал, ее руки слегка дрожали. Она внимательно прислушалась и несколько раз повернула голову в обе стороны перед тем, как переехать дорогу и закатиться на пешеходную дорожку, ведущую к парку. Двигатель тяжело работал, пока они медленно и уверенно преодолевали небольшой подъем на пути к детской площадке. Дети спрыгнули на траву.

У Хонор все еще колотилось сердце. Ладони были мокрыми.

– Давай вместе, – сказала Айрис, и Хонор почувствовала, как в ее ладони оказалась маленькая ручка.

Она позволила Айрис помочь ей спуститься со скутера. Оскар придержал для них калитку, а потом дети испарились. Они бегали и перекрикивались в серой зоне ее угасшего зрения.

– Оставайтесь на площадке, – приказала она и пошла против часовой стрелки вдоль забора, пока не обнаружила зеленую скамейку, чтобы присесть. Она слышала, как переговариваются дети.

Как обычно, она видела парк кусками: на земле было какое-то прорезиненное покрытие, предположительно, чтобы дети не ударялись, когда падают. Переплетение линий и теней было «паутинкой» для лáзания, ощущение движения маятника говорило о наличии качелей. Она запрокинула голову и почувствовала на лбу и щеке успокаивающий солнечный свет. Вокруг слышались маленькие шаги, болтовня и смех.

Они успешно добрались сюда и так же доберутся обратно. Она будет осторожна. Но, возможно, после этого им лучше оставаться в саду.

Хонор рассмеялась вслух, что немало ее удивило. Кто бы мог подумать, что она, в своем-то возрасте, пустится в приключения? Или что эти приключения будут такими незначительными и одновременно такими важными?

Кто-то сел рядом, и она услышала, как двое мамочек обсуждают отпуск, ремонт, который делала дома первая, и машину, которую планировала купить вторая. Затем последовал разговор о том, что приготовить сегодня на ужин, и подробное обсуждение того, что будут и не будут есть их малыши. По всей видимости, Лиам не ест ничего, кроме еды белого цвета, а Элла не притронется ни к чему, что нельзя намазать «Нутеллой», потому что она рифмовалась с ее именем.

Если Джо приходилось ежедневно терпеть рассуждения такого уровня, неудивительно, что она закрутила роман.

– Мороженое, бабушка Хон, – внезапно раздался голос Айрис рядом с ней.

– Можешь отвести меня к фургончику с мороженым? – спросила она, и Айрис ответила ей, схватив за руку и потянув. Она встала, и Оскар захватил ее вторую руку.

Хонор позволила им отвести себя, как ребенка, к фургончику с мороженым, где купила три больших рожка с хлопьями, отсчитывая монеты на ощупь. Потом разрешила им отвести себя к другой скамейке. Дети сидели по обе стороны от нее, прижимаясь к ее ногам и цепляя ее локтями, пока они все вместе ели мороженое.

Она давно не ела чего-то настолько вкусного.

Странно, имея столько всяких дел, всю эту подготовку к экзаменам, которые определят ее дальнейшую жизнь, ничего не делать в этот момент, только думать. Лидия раскрасила свое расписание для подготовки маркерами, которые ей купила мама, приняла душ, уложила волосы. Поправила коллекцию бумажных журавлей Аврил, расположившихся на полке над столом. Она потеряла одного или двоих во время переезда в мансарду, но их все еще было очень много, все разных цветов и размеров. Когда она их двигала, нежные и красивые крылышки журавлей легко подрагивали.

Она чувствовала себя так, словно, поцеловав Бейли, предала их с Аврил дружбу. Насколько это безумно?

В комнате так тихо. Не слышно, что происходит внизу, совсем ничего. Раньше этот шум раздражал, но теперь Лидии его не хватало. Она чувствовала себя отрезанной от остального мира.

Я просто хочу быть нормальной, – сказала Аврил. – Разве это так плохо?

Обещай всегда говорить мне правду.

Лидия вздохнула и потянулась за спортивной одеждой, но потом передумала и спустилась вниз, к комнате бабушки.

– Входи, – ответила Хонор на стук.

Когда Лидия вошла, она лежала на кровати одетая и с закрытыми глазами.

– Ты дремлешь?

Бабушка Хонор ответила, не открывая глаз:

– Нет, просто предаюсь воспоминаниям.

– А где мама?

– Она с детьми пошла встретиться со своей подругой Сарой.

– Понятно. Я решила сделать перерыв в подготовке и подумала, что, может, ты хочешь прочитать еще письмо.

– Только одно осталось.

– Можем прочитать его позже, торопиться некуда.

Но Лидии хотелось прочесть его сейчас. Аврил не отвечала на сообщения – она ее теряла. Ей хотелось понимания, хотелось почувствовать себя частью чего-то, почувствовать себя нужной. Даже если это состояло в том, чтобы читать письма от мужчины, которого она никогда не встречала, бабушке, чья жизнь для нее была в большей степени покрыта тайной.

– Они в столе.

Лидия нашла их в верхнем ящике. Если бы она была на месте бабушки, то сразу открыла бы и прочитала все, но Хонор хотела растянуть их. Она полагала, что если это единственное, что осталось от любимого человека, то ты обязан сделать так, чтобы это длилось дольше. Как с коллекцией бумажных журавлей.

Она взяла последнее запечатанное письмо и придвинула стул поближе к кровати, перед тем как открыть его.

– Эта открытка тоже с изображением малиновки, – сказала она. – Мне кажется, это такая же открытка, как он отправлял за год до этого. Может, у него много осталось. Хочешь посмотреть?

– Я могу представить. Пожалуйста, читай.

Лидия развернула открытку. Она была отправлена два года назад, и Лидия снова задумалась, почему Пол Ханиуэлл (ее дедушка, хотя было сложно думать о нем в таком ключе) перестал писать. Он умер или письма просто перестали доставлять? Или он устал писать и не получать ответа, устал от постоянных попыток и сдался?

Она снова подумала о бумажных журавлях, и пришлось откашляться перед тем, как начать читать письмо вслух.

Дорогой Стивен!

Интересно, ты получаешь эти письма? Я пишу их год за годом и представляю, как ты сразу же выбрасываешь их в мусорное ведро. Полагаю, что пишу их больше для себя, чем для тебя, – возможно, чтобы загладить чувство вины за то, что никогда тебя не знал. Даже мое решение писать их в рождественских открытках тоже эгоистично, потому что мои родные никогда не заметят их в потоке почты, – но ты еврей по рождению и, возможно, даже не празднуешь Рождество. Все эти письма могут быть не чем иным, как неприятным напоминанием о человеке, которого ты никогда не знал.