Этьен Херден - Долгое молчание

Инджи легко отыскала муниципальный коттедж. Он стоял на окраине города, ближе к горе, и от задней двери она могла видела склоны поросшей густым лесом теснины до самого верха, где два орла кружили вокруг скал Горы Немыслимой. Инджи оставила машину с тенистой стороны дома. Она не выдержала и погладила безупречную каменную кладку кончиками пальцев — те тончайшие линии, где камень встречался с камнем. «Каменотес» — припомнила она слово, которое использовал лавочник, и подумала: подобный коттедж заслуживает, чтобы его взяли под охрану, как памятник. Интересно, когда его построили, и не откажется ли Национальная комиссия по защите памятников…? И тут же провела рукой по глазам. Ты здесь с особой миссией, Инджи, выбранила она себя. Ты здесь не для того, чтобы фантазировать о каменотесах, старателях и кровавых деревьях, ты здесь для того, чтобы купить скульптуру у того парня с конским хвостом и привезти ее в Кейптаун.

Потоптавшись немного у входа, около деревянной скамьи, за долгие годы отполированной до блеска, она толкнула дверь. Ее, бесспорно, тоже с любовью создал кто-то, знающий свое ремесло. Внутри ее поразил холодный дух, казалось, исходивший из глубин земли. Здесь было сумрачно и прохладно. Да, пахнет, как в горной пещере, подумала Инджи, этот дом принадлежит земле и той горе. Когда глаза привыкли к сумраку, она открыла ставни и впустила в дом солнечный свет.

Инджи огляделась. Стены изнутри были оштукатурены, а низкий, пожалуй, чересчур низкий, потолок сплетен из тростника. Она стояла в комнате, объединившей в себе кухню и гостиную, с большим очагом и встроенной в него старой плитой. По обеим сторонам очага в стену были вделаны каменные выступы, так что зимой здесь можно сидеть и есть прямо у источника тепла. По обеим сторонам плиты в стенах были маленькие окошки, потускневшие за долгие годы из-за жара от плиты изнутри и ледяных зимних ночей снаружи.

Пол тоже каменный, отметила Инджи, на него брошены парочка газельих шкур и вытертая шкура зебры в углу. Имелась небольшая ванная комната со старомодной ванной и кранами. Только предметы первой необходимости, с удовлетворением подумала Инджи. Скромно, безупречно чисто, с той простотой, что обещает умиротворение. Мебель в двух спальнях такая же простая; единственное излишество — два декоративных фарфоровых кувшина в белых тазах для умывания.

Инджи внимательно рассмотрела черно-белые фотографии над очагом. В центре висела большая фотография в черной рамке, такая выцветшая, что пришлось посмотреть поближе, чтобы различить лица. Приземистый мужчина в военной форме времен англо-бурской войны. Шорты доходили ему почти до колен, икры и огромные ладони ошеломляли. Из-за отсветов — или потому, что глаза еще не приспособились к темноте — лица Инджи не рассмотрела, увидела только необычно большой нос и зачесанные назад волосы. Женщина рядом с ним ничем особенным не отличалась, она стеснялась фотоаппарата, и ее лицо тоже было неясным.

«Строитель „Флорентийского коттеджа“, — прочитала Инджи подпись под фотографией, — мистер Марио Сальвиати, известный итальянский каменотес, со своей женой Эдит, исполнительницей оперных арий».

Следующая фотография запечатлела станционную платформу, длинный поезд и молодых людей в потертой униформе, высунувшихся из окон. На платформе собралась толпа, тут же находилось двое конных полицейских, чьи лошади навострили уши. «Итальянские военнопленные из тюрьмы Зондервотер прибывают в Йерсоненд», — гласила подпись.

Инджи рассматривала обе фотографии. Стекла засижены мухами. И тут она вздрогнула — по комнате потянуло холодным сквозняком. Растирая руки, Инджи вышла наружу, к солнцу, чтобы взять из машины багаж. Она какое-то время постояла в нерешительности, потом все же выбрала себе меньшую спальню с одной кроватью. Она перенесла богато украшенный фарфоровый кувшин во вторую спальню, оставив на комоде простой белый таз.

Развесив вещи, Инджи отсоединила трейлер. Джонти Джек, должно быть, заметил его, подумала она, и может удивиться, поэтому Инджи снова прицепила трейлер к машине и переставила его на другую сторону дома — с глаз долой.

Вернувшись в коттедж, она старательно отмыла стекло на фотографиях от мушиных следов и начала изучать фигуры: каменотеса Марио Сальвиати и его жену; нарядных людей на платформе — женщин в шляпках, украшенных страусиными перьями, мужчин в жилетах и лица военнопленных, некоторые из них радостные и оживленные, другие хмурые и угрюмые. У пары-тройки закрыты глаза — камера щелкнула их в неудачный момент. И еще что-то, чего Инджи никак не могла разглядеть, размещалось на паровозе, прямо на баке с водой. Еще одно выцветшее пятно, скрывающее действительность.

Она отвернулась, взяла с кровати рюкзак и нацепила его на спину. Закрыла и тщательно заперла дверь коттеджа, дважды проверила замок и пошла сквозь парадные ворота. Прямо через дорогу находился поросший лесом овраг; за воротами, между деревьями, вверх, в гору, тянулась и исчезала хорошо утоптанная пешеходная тропинка и едва заметная дорога пошире. Инджи хотелось выбрать тропинку, гора манила ее, но она решительно повернулась и пошла по направлению к городу.

Вдоль улиц тянулись канавы. На каждом углу имелись аккуратно зацементированные водосливы. Каменные перемычки направляли воду в задние садики и приусадебные участки; Инджи узнала ту же руку, что так аккуратно и надежно построила коттедж.

Наконец размеренный ритм шагов успокоил Инджи. Меня так расстроила, думала она, старуха со своим пристальным взглядом и плечом, опустившимся под весом ведра; и удушливое любопытство людей на веранде магазина; и то, как мужчина, в котором я узнала Джонти Джека, не обратил на меня ни малейшего внимания.

Но теперь Инджи понимала, что дело совсем не в этом. Да, действительно, старая женщина с ведром взволновала ее, но основная причина — это запах камня, а за ним, как воспоминание, запах холодной воды. Коттедж для меня — произведение искусства, и я вошла прямо в его лоно. Предполагается, что сегодня ночью я буду в нем спать. Странно будет пытаться уснуть внутри каменной скульптуры. Что-то в этом заставляет меня чувствовать себя неуютно. И лица молодых людей, выглядывающих из окон поезда на той фотографии; и неясная фигура — нечто на паровозе, что не отбрасывает тени; нелепые шляпки с перьями и самодовольные мужчины на платформе… Да что же именно так выбивает меня из колеи?

Так ничего и не поняв, Инджи продолжала шагать вперед. Люди, работавшие в полях, распрямлялись и смотрели ей вслед. Этот город полон людей, которые пялятся на тебя, думала Инджи, людей, которые ужасно интересуются пришельцами из внешнего мира. Их вопрошающие взгляды как будто оглаживали ее, вместе с солнцем скользили по ее коже, по рукам, по ногам… Они вбирали в себя все — солнечные очки, наушники плеера, даже шнурки от ботинок. И издалека угадывали в ней чужую.