Земовит Щерек - Татуировка с тризубом

Перед самым последним блокпостом перед Бердянском стояла очередь, так что мы объехали его боковыми проселками, о которых солдаты, похоже, забыли. На Бердянск можно было напасть с этих проселков, и никто бы не врубился. А потому уже редкие огни, иногда цветные, банкоматы, из которых за один раз можно было снять только несколько сотен гривен, беспорядочный ритм темного города: постсоветских машин и тех, которые перегоняют с Запада или из Японии, как раньше перегоняли захваченный скот, то тут, то там неоновых вывесок — то уродливых, то даже и ничего, людей в куртках, застегнутых под самый нос, в темных головных уборах; очередей в маркетах и скучающих кассирш, которые уже устали и которые уже хотели домой; людей, стоящих на остановках, хватающих маршрутки до своих жилмассивов, где пахнет сном, теплом и испугом.

Гостиница была темно-бурой, социалистической глыбой, что стояла в центре города словно предвечный, таинственный черный монолит из Лавкрафта. Стойка администратора и главное фойе выглядели так, словно в них проводили какой-то ремонт, как будто бы им еще не успели придать форму, как вдруг оказалось, что это уже и все, что именно так и должно быть. Дело закончено, значит, так и должно было остаться. Я чувствовал себя так, будто кто-то произнес начало предложения, а потом резко прервал, на полуслове, не закончил, повернулся и ушел. А вообще-то в гостинице было холодно, темновато и пусто. В кожаных креслах фойе сидели вроде бы какие-то типы, они вроде бы как оговаривали что-то приглушенным голосом с администратором за стойкой, но гостиница, словно черная дыра, все всасывала и поглощала. Мне казалось, что я здесь единственный клиент.

Я взял ключ и поехал на лифте наверх. Из окна мне была видна панорама темного города, то тут, то там освещенная бледными пятнами света, через которые время от времени проскакивали, вроде как бы нервно, замерзшие люди.

Я тоже мерз. Кондиционер не работал, нагреватель, который мне поставили в номер, едва-едва функционировал. Я закутался в одеяло и так долго смотрел по телевизору донесения с фронта, пока не заснул.

А утром, трясясь от холода, я стоял над Азовским морем, темно-синим под ярко-синим небом. В море купался старичок — морж, густо поросший белым волосом. В чем-то он и вправду походил на настоящего моржа — альбиноса. Тем более, что под носом у него имелись длинные седые усы. Старичок фыркал, плескался, хлюпался, бродил в воде, делал какие-то странные взмахи руками, потом трусцой побежал к полотенцу. Лично я сражался с дурацкой мыслью: а вот взять, забрать у него это полотенце и смыться. Спинки лавок обладали обезоруживающе дебильными и уродливыми формами: какие-то крокодильчики, кошечки, все было бесформенным и выглядело, будто тут его поставили ради смеха. Исключительно, чтобы подчеркнуть неумение и немочь.

Стоял мороз и февраль. И было красиво, несмотря на то, что было уродливо. Паршивый булыжник, которым выложили побережье, был покрыт инеем.

Подполковник Мыкола Олэксийовыч [126]Балашов, командир отряда особого назначения "Берда", с расположением в Бердянске, говорил, что боевой дух, возможно, в его подразделении и имеется, ба, он имеется и в жителях Бердянска, но вот танков нет. И вообще, с тяжелым вооружением тяжело. Есть две линии обороны, вроде как готовили третью, но…

Рота подполковника Балашова заняла старые здания, оставшиеся от какого-то учреждения, Мыкола Олэксийовыч даже и не знал — от какого. Он только выставил на полках символы украинскости — толстый том Истории Украины , икону Божьей матери и вырезанную из дерева карту Украины с эмблемами своего отряда, на железных воротах приказал нарисовать казака с винтовкой и надпись: "на родной земле быть панами не позволим никому" — и взялся за работу.

— Ставим своих людей на блокпосты, — рассказывал он. — Вылавливаем диверсантов. Провокаторов. У нас имеется, — говорил он, — список сепаратистов. Как раз на прошлой неделе нескольких выловили. Со средствами массовой информации сотрудничаем, — начал он загибать пальцы, — информируем…

В кабинете он сидел в верхней одежде, потому что с отоплением было паршиво. Я и сам не снимал куртку. Мы пили кофе. Я спросил у Балашова, про стоящий на полке украинский identity kit (идентифицирующий набор — англ.).

— Так я же, — ответил Балашов, — украинец. Считаю себя — украинцем! Этнически же — русский. Чтобы было еще смешнее, родился в Тбилиси. Служил в Советской армии в Грузии, потом перевелся. То тут, то там, а уже после выхода на пенсию осел в Бердянске, у моря, тут спокойно. Ну и вот уже четверть века здесь Украина, так что и я — украинец. Свою землю стану защищать.

Бердянск, и правда, город спокойный. Море бьет в каменистый пляж. В море купается какой-то толстый и усатый морж. После купания он трусцой бежит к полотенцу, куртке и ботинкам, оставленным на ведущей к морю лестнице. Какой-то пенсионер занимается у моря странной гимнастикой: он напрягается, широко разбрасывает руки, делает глубокий вдох и в этой позиции застывает. После чего повторяет движения. По набережной прогуливаются какие-то типы в коже и беседуют о продвижениях в мобильных сетях и о ценах на автомобили. Ходят дамы и говорят о том, мол, что это за страна, где нет власти, но что в ДНР еще хуже, может в Крыму еще сяк-так, но тоже не сильно, потому что, да, зарплаты они подняли, так ведь и цены выросли. А ведь не все же работают в бюджетной сфере, не все на пенсии. Я заговаривал с людьми, беседовал, спрашивал о том, не боятся ли они войны. Боятся, отвечали те, понятное дело, что боятся. Только все надеялись на то, что фронт обойдет Бердянск стороной. Мы тут с боку, на мысочке, чего к нам заходить. Если будет коридор, говорил я им, то зайдут. Как будет, так и будет, отвечали мне жители и шли дальше.

В поезде я ехал с беженцами из Мариуполя. Выглядело все словно выезд на зимние каникулы: чемоданы, теплые носки, свитера, играющие в коридоре дети. Семья, ехавшая в моем купе, выбиралась под Винницу. Маленький Андрюша, его мама и бабушка. Мать ежеминутно выступала на бабку, бабка на мать, потом обе вздыхали и разговаривали одна с другой, как будто ничего не случилось. Отец Андрюши, говорили они, остался в Мариуполе на блокпосту.

— А нам, — рассказывала бабка, — страшно. Каждые пару дней слышны взрывы. А друг фронт пойдет? Это же даже подумать страшно. Один раз я уже уличные бои пережила, спасибо большое.

— В последний раз под Винницей я была еще ребенком, — рассказывает мать Андрюши. — Далекие родственники. Говоря по правде, никто там нас и не ждет.

И бабка прибавляла:

— А может оно все и кончится, может, посидим там неделю-две и вернемся.