Ольга Новикова - Приключения женственности

По возвращении из Любека пришлось заскочить к Ренате за почтой: я продолжал сообщать всем знакомым родительские координаты, хотя давно жил отдельно. Почему? Ну… Перемена адреса — информационная смерть… Не по нутру мне было долго гнездиться в одном и том же месте, ремесло требовало частых поездок, и вообще, что-то тянуло к родным пенатам. Я думал — мать, долг, но оказалось — и предчувствие.

От матери я вышел рановато, минут десять до электрички было, поэтому к платформе я шел медленно. Смеркалось. В пустующем замке рядом с родительским домом неожиданно засветилось окно. Вспомнил, как в детстве мы населяли эту неуютную, но всегда ухоженную махину привидениями или шпионами из Советского Союза — юридические хозяева там обитали редко. Мимо витой чугунной решетки, охраняющей дворцовые тайны, мне навстречу неторопливым легким шагом двигалась незнакомая женская фигурка. Чем ближе она подходила ко мне, тем больше я досадовал, что нет под рукой видеокамеры и я не могу оставить себе на память ее цветной образ на фоне черно-белой графики сумерек.

Когда мы поравнялись, я безотчетно приостановился, и отрешенный взгляд ее голубых глаз, подсвеченных васильковым беретом и шелковым шарфом в синих разводах, споткнулся о меня. Но, видимо, трудно ей было вынырнуть из каких-то своих невеселых глубин, и мне досталась только автоматическая приветливость.

На следующий день в телефонном разговоре Рената сказала мне своим ровным, безэмоциональным голосом:

— Должно быть, ты вчера пересекся с Авой — она вернулась сразу после твоего ухода.

Потом я уехал в Чили на натурные съемки — там самый крупный в мире телескоп, и как всегда, когда мы расставались надолго, стал получать от Ренаты письма-отчеты о том, как лечат разрушающиеся зубы Петера, о наводнении в подвале сестринского бутика, о конференции по радиосвязи в Южной Франции, где половина участников (двести пятьдесят человек!) заболела странным гриппом — все время кружится голова — и старший братец к концу тоже, о женитьбах племянников и так далее. Кропотливая, незаметная нам работа по преодолению центробежной силы, разрушительной для семейных уз. Но я искал и находил все больше и больше вестей о моей незнакомке.

«…Вечером мы с Авой навестили твою сестру. У нее постоянно новые идеи — и в бизнесе, — поэтому в ее магазинчике так много покупателей, и в доме — перестраивает, перекрашивает, перевешивает. Приезжаешь через месяц — мебель по-другому расставлена, на стене новая картина, на лестнице ваза с сухими цветами. Погода была на редкость теплая для октября — последние дни золотой осени, — и мы ужинали в саду, но Ава шепнула мне, что хотела бы посмотреть дом. Твоей сестре было что показать. Когда поднялись в комнату внучки, даже я удивилась — простор и два цвета: желто-соломенный, цвет живого дерева, и голубой. Правда, гармонию подпортили разбросанные всюду наряды: каникулы, завтра она с отцом едет в Италию. Как она похожа на свою мать в детстве, такая же дикая. Однажды твоей сестре — ей не было и трех лет — не понравились нравоучения и назидательный тон Святого Николая, который пришел к нам в епископском облачении с митрой и мешком подарков. Она сердито перебила его: „Смотри, смотри, сколько на полках книг — не надо нас учить!“

Как-то я встала поздновато и сонная побрела на кухню готовить завтрак. Уже в коридоре ноздри защекотал вкусный запах кофе. В столовой был накрыт стол — Ава не забыла ни одного пустяка: теплые гренки, сыры разные и джемы, и даже морковку на самой мелкой терке натерла. Наш папа изредка устраивал мне такой же праздник.

Чем лучше я узнаю Аву, тем чаще вспоминаю русскую сказку о Царевне-лягушке — помнишь, я тебе ее в детстве читала? Честное слово, мне понадобилось больше времени, чтобы приспособиться к нашей кухне, она же на второй день, лишь помогая мне готовиться к приему гостей, без лишних вопросов, освоилась полностью.

На русский язык глагол „erledigen“ переводится слишком приблизительно: уладить, закончить — нет точного слова для умеющего содержать все свои дела в порядке. Русские этого свойства в людях не замечают и не ценят».

«…Мне уже не так, как раньше, нравится осень, зато длинные ночи приглашают к чтению, проще сосредоточиться, мысли глубже, занятия русским даются легче. На Авиных семинарах в университете все прибавляется народу, труднее получить слово, но я могу наблюдать, как русская душа чувствует себя в моем доме, и сопоставлять с литературными примерами. Когда мы обсуждаем пушкинскую Татьяну, я думаю, что в наше время она была бы похожа на Аву — то же сплетение грусти, достоинства, чуткости и чувствительности.

Сейчас она пошла провожать неожиданных гостей — своего коллегу Тараса и русского поэта, женатого на нашей студентке и говорящего: „У меня жена с немецким языком“.

Пока мы пили аперитив, поэт этот — он впервые был в моем доме — успел пожаловаться на скудость швейцарских библиотек, к тому же платных и закрытых по уикендам — не то что в Америке, где он без особых успехов проучился два года и кроме магистерской работы, высокопарно и нечестно возведенной им в ранг диссертации, ничего не написал. Возмущался дороговизной наклеек на мешки для мусора и тем, что его нужно сортировать…

„Через меня божественный свет проходит, а я сам — глина, я — говно, и если что не так, то это недостаток исходного материала“, — вещал он. „Следующий шаг на этом пути заявить: я — Наполеон“, — потом, когда мы остались вдвоем, не удержалась от диагноза Ава.

Ее коробило от каждого его заявления, а когда поэт потребовал закуску к торжественно принесенной им бутыли дешевого розового вина с железной крышкой, она потихоньку попросила у меня прощения, объясняя — не оправдывая — его поведение тем, что гости в России рассчитывают на сытное угощение, даже если пришли во время файф-о-клока. Конечно, когда столько времени в стране были проблемы с пропитанием, отношение к еде измеряется и по моральной шкале. У нас в войну было так же.

Наблюдая за ними, я чувствовала себя той ирландкой из „Лотты в Веймаре“, что неумело рисует в своем альбоме звезд современной истории. Поэт был молодой и знаменитый — это он не раз подчеркивал сначала твердым голосом, а потом как бы курсивом — после того как кончилось его вино, выпили бутылки, припасенные Авой, и я сходила в подвал за новыми. Мне он тоже был известен: предыдущий жених его швейцарской жены, юноша из кантона Валлис, узнав, что та бросила его и выходит замуж за русского поэта, застрелился из ружья, которое хранилось у него, как у каждого военнообязанного. Твое на месте, я проверяла. У этой трагедии словно русское измерение».