Ольга Новикова - Приключения женственности

Алина внушала, что при таких знакомствах и не выбить квартиру — грех и глупость. Конечно, и Кайсаров, и Рахатов знали о ее мучениях, но, наверное, не догадывались, что могут предложить помощь. Или ничего не могли сделать?

Еще был писательский туз Иван Иваныч. Он доверял Жене — простодушно рассказывал, какие восторженные письма получает, как хвалят его последний роман, как в «Соснах» (это номенклатурный санаторий такой) подошла к нему очень большая шишка, взяла под руку и, прогуливаясь вокруг тамошнего пруда, восхищалась: «Наконец-то и о нас, партийных работниках, появилась книга». Один раз даже поинтересовался, где Женя живет. Она замялась, боясь, что он примет ответ за жалобу, за просьбу о помощи, но все-таки призналась, что снимает квартиру. Но краснела она напрасно. Иван Иваныч с удовольствием вспомнил свою молодость — как он тоже мыкался, в одной комнате жили восемь человек, ночью спали и на столе, и под столом. В общем, и тут получил удовольствие — от сравнения.

Оставался Вадим Вадимыч, последняя надежда. Но тогда выбор будет сделан, нейтралитет в издательской борьбе не удержать. А к директору идти бесполезно: выслушает, пообещает помочь — и правда, начнет писать длинные петиции в вышестоящие инстанции, от которых проку — ноль. Начальство не умеет читать, нужен человек, объясняющий, зачем выполнять именно эту просьбу. Все логично: Вадим окажет услугу жилищному бонзе, а Женя будет должником Вадима.

Вся сложность заключалась в отсутствии московской прописки, а простота — в Жениной готовности платить за кооператив. Вадим проконсультировался где надо, отвез несколько дефицитных подписок, которые Женя отдала без сожаления, и вот у нее на руках бумага, разрешающая прописку в Москве при условии вступления в ЖСК.

Трудно было начать, ступить на этот путь мытарств и унижений. Но первое же посещение жилищной конторы, паспортного стола или собрания кооперативных пайщиков делает необходимую прививку против иллюзий, благородная ярость вскипает, и ты уже сражаешься и думаешь только о победе.

Препятствия возникали на ровном месте. Комендант общежития, в котором формально была прописана Женя, заставил платить за ремонт комнаты, где она ни разу не ночевала. Когда долго не возвращали паспорт, отданный на прописку, она решила, что заведено политическое дело: хозяйка одной из квартир, выдворявшая Женю раньше срока, намекнула, что знает и про ксероксы, которые она читает, и про крамольные песни, которые она слушает на своей старенькой катушечной «Яузе».

Отчаяние и надежда, ненависть и благодарность, бессилие и вера в счастливый исход — испытать все эти чувства и не сойти с ума можно было только благодаря тем, кто терпеливо выслушивал все подробности хождения по мукам. Когда Женя уже совсем раскисала, Алина могла даже цыкнуть на нее — в сравнении с Алининым коммунальным адом Женина жизнь, а особенно перспектива отдельной квартиры — везение, большая удача. Пусть мучительная, выстраданная, но где видано, чтобы труд и страдание непременно вознаграждались?

Рахатов задавал вопрос: «Как ваши дела?» — скороговоркой, из вежливости. Если они говорили по телефону, то ответ выслушивал молча, казалось, он дремлет или думает о своем. Если Женя не могла удержаться и с порога жаловалась на бездушного чиновника, Рахатов нетерпеливо ходил по комнате, а потом, не выдержав, садился рядом с ней, обнимал, и рассказ становился неуместным. Конечно, он возмущался, сочувствовал. Как случайной соседке по очереди, негодующей на безобразия в торговле. Женя уговаривала себя не обижаться — ведь он ничем помочь не может, да и предложи он помощь, все равно бы отказалась.

Саша тоже сделать ничего не мог. Он только часто провожал Женю в присутственные места и терпеливо ждал, пока она выбивала очередную справку.

— Ты сам-то когда займешься квартирой?

Женя считала своим долгом заставить и его что-нибудь делать. От Инны ушел, развод не оформил, прописан там же, квартиру снимает.

— Вот ты будешь невестой с жилплощадью, я на тебе и женюсь, — отшучивался Саша и сразу переводил разговор на другое: — Завтра надо сдавать статью одного профессора — дочка парторга поступает в университет, так мы за этот год всех преподавателей напечатали. Изучил я их творчество. У нас ведь как — каждому хочется быть поэтом: даже Гоголь и Щедрин со стихов начинали. Девушкам так легче понравиться. Если не получается, пишут прозу. Когда и на это не хватает сил, заделываются критиками, мстящими за свою неудачу и поэтам, и прозаикам. Ну а уж кто даже внятную критическую статейку сочинить не может — становится литературоведом академического типа. Вот таких типов и пришлось редактировать. «Основная тема творчества Хемингуэя — конфликт личности и общества». Так и хочется сказать: «Поздравляю, господин ученый! Да кто же не среднего роста, у кого не русые волосы, не прямой нос, в какой книге нет конфликта личности и общества!»

— У тебя лестница получилась. Но нижняя ступенька — другая. Редакторов забыл, — уточнила Женя. — О себе не говорю, а ты, неужели ты не собираешься по ней подниматься?

— Конечно, собираюсь. Если ты меня покормишь.

Саша демонстративно зашагал пешком на восьмой этаж, где была теперешняя Женина квартира.

— Умоляю, давай встретимся! — часто дыша, прошептала Женя в телефонную трубку.

— Который час? — Таким же тоном, наверное, поэт спрашивал: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» На этом вопросе-парашюте Алина спустилась в реальную жизнь: — Я пишу сейчас… Что стряслось?

— По телефону не могу…

— Не пугай! Заболела? С работы выгнали?

— Да нет… Хотела тебе рассказать…

Алина догадалась, что сестра опять потерялась, потеряла себя. Надо ее выслушать, но не для того, чтобы вместе погоревать, а чтобы помочь найти твердое место и протянуть руку. Пусть потом окажется, что и эта кочка медленно уходит под воду, но, может быть, с нее уже будет близко до берега?

— Приезжай…

Полегчало. Алина что-нибудь придумает, найдет выход из тупика — кто-то должен быть неправ, если так больно. Она, конечно, отыщет мою вину — гордыню, самолюбие непомерное, или скажет, что… Все-таки, может быть, он виноват?

Решила не отпрашиваться — время обеденное, да и недалеко здесь, часа за полтора можно обернуться, все начальство с утра на совещании — никто не заметит. Но тут из коридора послышался голос Валерии, громко скликающей всех в кабинет заведующей.

Кузьминична была в своей стихии — путаясь в словах, повторяясь, говоря лишнее, всем тоном и видом показывала, что директиву надо немедленно выполнять, недобросовестность или злой умысел будут строго наказаны, вплоть до увольнения. А приказ вот какой: доложить в главную редакцию о всех упоминаниях Л. И. Брежнева — в статье ли, в прозе или в стихах, вернуть из типографии рукописи и корректуры, меченные этой фамилией.