Евгений Ройзман - Икона и человек [сборник]

А дядька мой на крыльце стоит, и вся семья за ним спряталась, а что делать — никто не знает. А бык стал башкой трясти, чтоб злую, страшную бочку сбросить, и ударил ею в столб, на котором крыша у стайки держалась, и выбил его! Крыша просела, все повалилось, и быку по хребту ударило доской, он затрубил, как электровоз, снес забор на огороде и с треском и хрустом пошел по теплицам, приближаясь к дому.

Дядька быстро докурил и сказал: «Все, п…ц хозяйству!» И скомандовал: «Все в избу!..» В это время бык налетел на яблоню, бочка сместилась, и он ее сбросил и вдруг увидел — солнце, зелень и птички поют! И понял, что его никто не обижает и даже никто над ним не смеется! И спокойно пошел в развороченную стайку. Всегда бы так.

Но я не об этом. У нас, когда скотину забивают, мясо хранят всю зиму на полках, на веранде. И вот повадились по мясо «хомяки», так у нас называют больших крыс. А у нас был кот сибирский Фима, знатный, боевой зверь, у него одно ухо собаки оторвали, а другое отморожено. Так он одного хомяка придушил, и его все похвалили и пускали на веранду охотиться. И мясо перестали трогать! И Фима приходил в избу по утрам, уставший и довольный, и ложился спать, и ничего не ел, и все понимали, что он питается хомяками, и увидели, что он даже поправляться начал и шерстка у него лоснится. Правда раскрылась только к весне. Оказывается, Фима толстел не с хомяков, а с хозяйского мяса! Просто он выедал его аккуратно, со стороны стенки, так, что спереди вообще не заметно! А с хомяками он давно уж и не ссорился, за руку небось здоровался, там всем хватало.

Что вдруг вспомнил? Да так, музыка навеяла.

Решил пробежать двадцатку в воскресенье. Побежал от деревни в сторону Артемовска. Бегу не торопясь, думаю о своем. За рекой вспомнил место, где лежит огромный старинный мельничный жернов, тонны на полторы. Думаю, как в музей школьный прикатить. Потом, за подъемом в полях, слева, увидел два старых тополя, вспомнил, что там стояла красивая деревня Одина. Все уж забыли. Потом показалась церковь в Родниках. Раньше эта деревня называлась Клепинино, но звучало это неприлично, потому что в старые годы в наших краях было употребимо слово «кляп», так и говорили: «какого кляпа?!», «на кой кляп?!» и т. д. В общем, переименовали в Лягушино. Тоже так себе. И назвали Родники. Прабабушка моя оттуда родом, а прадед мой Иван, по прозвищу Коностас, изготовил и поставил резной иконостас в родниковскую церковь, а дядька мой в 70-х иконостас обрушил, потому что надо было оборудовать в церкви зернохранилище.

Пока думал да вспоминал, добежал двадцатку и иду по деревне пешком, как-то несолидно по своей деревне бегать, а навстречу идет девчонка лет пятнадцати, волосы забраны, и богатая коса пшеничного оттенка через плечо на груди лежит. Я совершенно искренне говорю: «Ничего себе! Это настоящая?!» А она смутилась и говорит: «Ну конечно!..» Я говорю: «Очень красиво! Только не обрезай!» А она вздохнула, зарделась и говорит: «Так волосы слишком густые…» Я говорю: «Зато очень красивые!..»

И она пошла дальше, покраснела и улыбается. И мне тоже приятно и радостно.

Зашел старик. Взгляд твердый и умный. Речь правильная. Из шарташских старообрядцев. Их там уже совсем мало осталось. В 37-м у них на Рыбаков нашли газету 1905 г., где Манифест о веротерпимости с портретом императора, забрали деда и отца. Отца расстреляли быстро, а деда уморили в тюрьме. Перед самой смертью дали свиданку, и они шли пешком с Шарташа на Репина, и мать по очереди поднимала пятерых детей над загородкой, чтобы попрощались. Дед был совсем седой. Потом их, как семью врагов, выселили из дома, и всю войну они жили на руднике в Березовском. Умирали с голоду. Мать писала Калинину. Пришло письмо, им вернули дом. Все было разграблено. В конце 50-х деда и отца реабилитировали.

Кто-то, прочитав это, скажет: «Ну, вот видите же, не все так плохо было!..»

Пришла активистка. Возбужденная, чуть не кричит.

— Нам никто не помогает, всем наплевать на наших детей!

— Что случилось? — спрашиваю.

— У нас площадка спортивная на Ольховской, 23. Замечательная площадка. Там и футбол, и волейбол, и баскетбол. Ее надо отремонтировать, сетки поменять, заварить, покрасить, наконец. И мы уже устали обивать пороги, ходить по инстанциям и никак не можем добиться!

— А ответы есть?

— Есть.

И показывает. Читаю ответ. А там вполне вежливо написано: «Уважаемая Нина Ивановна, вновь объясняю вам, что спортивная площадка, расположенная на придомовой территории, принадлежит собственникам жилья, согласно законодательству не может быть отремонтирована за счет бюджетных средств». Совершенно понятный ответ. А женщина между тем продолжает кричать: «Никому нет дела до наших детей, надо спасать наших детей!»

Я вдруг спрашиваю: «А сколько квартир у вас в доме?» Она говорит: «Двести пятнадцать». Я говорю: «А рядом стоит огромный дом 25/1 и 25/2, и еще вокруг куча домов. Вы что, не можете скинуться по пятьдесят рублей и купить краску?! У вас что, мужиков нету, которые способны для своих детей корт покрасить?!» А она вдруг сникла и говорит: «Да никому ничего не надо, я одна вот так бегаю»…

Конечно, хотя бы из уважения к этой женщине мы найдем способ, как привести в порядок эту площадку.

В связи с этим вспомнил историю. Военный ГАЗ 66, тентованный, не вписался в поворот, улетел в болото и сел на мосты. Бегает вокруг взмыленный прапорщик, водитель с лопатой суетится. В это время едет генерал на «Чайке», говорит своему водителю: «Ну-ка, тормозни». Прапорщик, увидев «Чайку», выбегает на дорогу, говорит: «Товарищ генерал, не в службу, а в дружбу, помогите машину вытащить, на учения опаздываю, голову снимут». Генерал аж крякнул и говорит своему водителю: «Пошли, поможем, че расселся!» И вот они вчетвером — два водителя, прапорщик и генерал — откапывали, мостили, толкали, умудохались все, и часа через три, натужно звеня, 66-й выполз на дорогу. Прапорщик чуть не заплакал: «Товарищ генерал, огромное вам спасибо, без вас бы не выбрались, здесь и ночевали бы!» Генерал, весь в грязи и болотной тине, красный, вспотевший, вытер мокрый лоб и говорит: «Ну, прапорщик, ну и тяжелая у тебя машина!» — «Ну так ни хрена себе, — отвечает прапорщик, — сорок дембелей в кузове!»

У нас дядька один водителем автобуса работал в соседней деревне. Выпивал. И допился. Лежит он и вдруг видит — три старушки на гармошке наяривают и частушки неприличные поют. Да поют-то здорово! — ноги аж сами в пляс пустились. Вскочил с кровати — исчезли старушки. Что за фигня?! Лег, и старушки тут как тут. Долго он так вскакивал-ложился, а потом понял, что это «белочка». И так перепугался, что не пил полгода.