Алексей Притуляк - Санаторий

Иона с Ездрой затерялись меж женских корпусов, уходя от всё расширяющегося газового облака. Когда повернули к водонапорной башне, навстречу им шагнул из-за угла давешний Вильгельм Телль. Это была Кундри. На плече у неё висела снайперская винтовка с перемотанным ветошью прикладом. Кровавая ссадина на щеке.

– Надо уходить за территорию, – сказала она.

– Кто бы не знал, – меланхолично отозвался Ездра. – Ясное дело, что надо. Только – как?

– Через канализацию, конечно, – сказала амазонка, поправляя винтовку. – Я проведу.

Ни Ездра, ни Иона не задавались вопросом, какая может быть в санатории канализация и почему она должна вести непременно за территорию, послушно пошагали за Кундри.

Обогнув корпус №3, забирая всё время в сторону от ветра, она повела их к продмедскладу, где всё так же торчал «Уазик» и толклись возле него трое белохалатников. Так вот почему рванули они туда сразу в начале боевых действий! Значит, не суматохой и не желанием предотвратить грабёж спирта объяснялась эта странная экспедиция.

Когда они вышли на финишную прямую, белохалатники схватились было за оружие, но предупредительный выстрел снайперки отбил у них всякое желание сопротивляться, тем более, что тройка отдыхающих была готова к боестолкновению и держала стволы наготове, а им понадобилось бы перевести автоматы из-за спины в боевое положение. Чёрт ведь знает, дадут нападающие им время на это – скорей всего, нет.

Подойдя, белохалатников разоружили.

– Зря вы это, – сказал один из них – худенький сморчок, метр с кепкой – окулист, который всегда так смешно подпрыгивал, стоя у своей таблицы с указкой и тыча ею в буквы, и сердился, если называли неправильно. – Останемся без спирта – не будет инъекций.

– Ну, этой-то я и без спирта инъекцию могу сделать, – похабно ухмыльнулся хамовитый санитар Ермолаев, подразумевая Кундри. – И шприц у меня всегда наготове.

Та, ни слова не говоря, небрежно двинула его прикладом как раз в этот самый шприц, так что Ермолаев сложился пополам и спешно присел на корточки, краснея лицом и натужно матерясь. Окулист осуждающе покачал головой, причём осуждение его явно относилось к санитару.

– Что вы намерены делать? – спросил он у Ездры.

– Для начала я отстрелю задницу каждому, кто будет бежать слишком медленно, – ответила вместо Ездры Кундри.

– Куда бежать? – не понял окулист.

– К своим, – бросила та, поднимая винтовку.

Два раза объяснять не пришлось: окулист и за ним другой санитар рванули в сторону админкорпуса. Подбитый Ермолаев тоже быстро пришёл в себя и показал всю прыть, на какую только был способен после пережитой травмы. Проводив их взглядом, Кундри пошла вдоль склада, завернула за пристройку-холодильник. Там, всеми забытый (а может, никому и не известный) ржавел канализационный люк.

Из громкоговорителя полилась, растекаясь над территорией, примешиваясь к падающему снегу, традиционная рахманиновская прелюдия.

– Победу празднуют, – криво ухмыльнулся Ездра. – Радуются, это, ироды. – И Кундри: – Это где ж ты, деваха, так пулять научилась?

– Где учили, там и научилась, – скупо улыбнулась Кундри.

Ездра покивал головой, пробурчал что-то.

Стали корячиться поднять крышку. Когда подняли, пахнуло из тёмной глубины таким смрадом, что головы у всех троих закружились, а Кундри едва не вывернуло тут же.

– Сто́ит ли? – задумчиво произнёс Иона, заглядывая в вонючий мрак. Голос его провалился в глухую бездну и растаял в ней – сошёл с ума, задохнулся, умер от десятилетиями копившихся в ней газов.

– Другой дороги нет, – сказала Кундри, опустилась на край люка, свесила ноги во тьму. И штаны на ней сразу стали волглыми от поднимавшихся снизу удушливых испарений.

И хорошо, что не успели они спуститься в эту клоаку, потому что наверняка и сгинули бы в ней, и никто бы даже не узнал, где похоронены их белые кости. Так что можно сказать, что спасли их белохалатники, явившиеся на крыше склада, от верной смерти. Но не всех спасли, потому что когда заорали белые с крыши, Кундри, словно только этого и ждала, оттолкнулась от края люка и ухнула в вонючую тьму колодца. Только её и видели.

Их завели в админкорпус. Они ни разу здесь не были, поэтому во все глаза смотрели по сторонам – на облезлый линолеум, крашеные в зелёный цвет стены, на банкетки вдоль стен, на строгие двери кабинетов, на буфет, мимо которого их провели и откуда так тягуче пахло кофе и булочками. Ездру толкнули в сторону, потащили куда-то, а Иону, даже не дав проститься с боевым товарищем, повели дальше в сопровождении главврача и двух охранников-санитаров.

Поднялись на второй этаж, а потом и на третий. Миновали актовый зал, в котором кто-то неумело бренчал на пианино, прошли мимо бильярдного стола в просторном фойе, свернули в широкий коридор и замерли перед величественной дверью.

Главврач потянул ручку, открыл, ступил внутрь. Послышались голоса, обменявшиеся парой реплик. Снова появился главный, кивнул: заводи. Охранник стволом автомата подтолкнул Иону, и тот вошёл в просторный кабинет, пропахший хорошим табаком, всё тем же кофе (только уже, кажется, с коньяком) и кожаной мебелью.

Со стены задумчиво и строго смотрел в душу Сергей Васильевич Рахманинов. Целый стеллаж под портретом был уставлен пластинками, компакт-дисками, магнитофонными кассетами и древними бобинами. Иона не сомневался, что всё это – пятая прелюдия в разных исполнениях. Противоположная стена была занята картой звёздного неба. Одно созвездие, образующее подобие корявой буквы «М» кто-то жирно выделил красным фломастером. Иона сморщился, пытаясь вспомнить название этого созвездия, но не смог.

За столом сидел Сам. Сидел и с любопытством смотрел на Иону. И ничегошеньки в нём не было мифического, потустороннего, легендарного – ну ничего. Маленький, сухонький, лысенький, с острой бородкой, с добрыми лучистыми глазами.

По мановению его руки главврач и охрана, топоча, покинули кабинет.

– Ну, здравствуй, Иона, – сказал Сам.

Он мило и забавно картавил: «здъавствуй». Голос у него тоже был сухонький, дряблый, невзрачный, совсем не подходящий для директора целого санатория. Подслеповатые глазки созерцали пленника – без неприязни, без излишней серьёзности, которая, в общем-то, подошла бы к случаю, и, что самое обидное – без всякого интереса.

– Ну, здравствуй, Сам, – в тон отвечал Иона. И даже скартавил так же.

Губы Самого перекосила беглая усмешка, он, кажется, едва удержался от весёлого смешка, проглотил его в самый последний момент, чтобы не развеивать ощущения серьёзности момента.

– Ну что, Иона, опять бедокуришь? – вопросил Сам, выждав минуту-другую.

– Это ты о чём?