Алексей Притуляк - Санаторий

Из освещённого прохода послышалось то ли сопение, то ли шорох тела, ползущего по усыпанному цементной крошкой полу.

– Кундри! Ездра!

Осторожный лязг и скрежет. Потом звук, похожий на звонкое шуршание по цементу отпущенной металлической проволоки, которая быстро скручивается обратно в спираль.

Ползучий провод?..

«И смотрят жадно из тьмы и мрака, как две луны, два пустые зрака…»

– Кундри…

Неуверенно держась на ногах, из прохода появилась облезлая собака. Хвост её вяло покачивался. То ли она пыталась казаться дружелюбной, то ли зад её заносило при каждом шаге – последствия пареза или бог знает чего. Была ли она слепа – Иона даже задаваться этим вопросом не стал: разумеется, слепа.

Собака оскалила редкие зубы, а хвост её продолжал приветливо покачиваться. Мшисто-ржавого цвета шерсть торчала и свисала с тощего тела клочьями. Сумасшедшая псина.

В следующую минуту позади первой явилась ещё одна – такая же, сестра-близнец, с похожей на старый мох шерстью, наполовину облезлая. Слепая. Она встала рядом с первой, и казалось, что она наползла на первую, что они пересеклись, как два объекта в компьютерной игре с плохой графикой. И лапы обеих были зримо напряжены, словно животные готовились к прыжку. Белёсые незрячие глаза уставились в одну точку где-то над Иониной головой.

Когда появилась третья – на вид близнец первых двух, – у Ионы перехватило дыхание.

Потом была четвёртая. Пятая. Шестая…

Иона бросился обратно, туда, где осталась Кундри. Но хода не было. Неожиданно гладкая и холодная стена встретила удар его тела. На минуту он опешил, отступил на шаг, потом бросился на стену, закричал и принялся молотить в неё кулаками, слыша хриплое дыхание и рык за спиной и чувствуя, как шерсть на загривке поднимается дыбом и у собак и у него самого.

– Откройте! Откройте, твари! – кричал он. – Сам! Открой! Кундри, помоги! Псы! Здесь эти псы! Слепые! Сам! Они сожрут меня!

– Опять, – крикнул кто-то где-то. – В помывочной. – И это не было голосом ни Кундри, ни Ездры. Тяжёлый мужской голос, смутно знакомый, но не определимый наверняка.

Дверь распахнулась. Ворвались санитары с прищуренными взглядами, источающими недобрую готовность. Иона повернулся к ним, примеряясь встретить первого боковым справа. Но тот ловко увернулся и обхватил Иону за шею, двинул ему коленом в пах, ударил спиной о стену так, что дыхание зашлось. Иона охнул, поджимая ноги, стремясь опуститься на пол. Но опуститься ему не дали. Торопливо и кое-как выдернули в коридор и потащили по нему волоком, как пленного красноармейца на расправу, и били на ходу кулаками, пыхтя, злобствуя, матерясь. Иона смотрел в линолеум ёлочкой, по которому волочились его поджатые ноги без носков, в одном растоптанном казённом тапке (второй спал в процессе борьбы) и серых застиранных штанах, и считал удары, падавшие на спину, живот, голову.

Огонь плескался поверх досок от разбитого кузова Урала и ящиков из-под ОФЗ, то прятался, то выпрыгивал снова, как игривый рыжий котёнок. Шипели, падая в костёр капли моросящего дождя.

Они сидели вокруг на серых от влаги камнях и смотрели в огонь.

– Что-то задолбало это всё, – сказал Чомба.

– Что – всё? – спросил Козлобород.

– Да всё… Перевал этот задолбал. Дождь задолбал. Грёбаные сипаи задолбали. Сгущёнка задолбала. Курево это дерьмовое… – он смял и бросил в огонь опустошённую пачку, вздохнул, сунул последнюю сигарету в рот.

– Бывает, – кивнул Антипод.

– Особенно по молодяни, – вставил Дылда.

– Особенно перед смертью, – взоржал Тошнот.

– Хреновая шутка, – сказал Дефлоратор.

– Да ладно, – отмахнулся Тошнот.

– Эта войнушка ещё отзовётся нам, – покривился Козлобород.

– В смысле? – прищурился Дефлоратор.

– Ну… Знаешь, как это бывает частенько… сегодня из тебя сляпают героя, коли уж так карта легла, а завтра, по нужде – ублюдка.

– Ну, это ты зря, – помотал головой Антипод. – Нам ещё памятники ставить будут.

– Кресты скорей, – ухмыльнулся Дылда.

– На братских могилах не ставят крестов, – сказал Чомба, передавая Ионе бутылку с кисельной болтушкой. – И вдовы на них не рыдают.

Иона потянул из бутылки приторную бурду, провонявшую химической вишней, до одурения сладкую, с крахмальной мучнистостью, сразу осевшей на зубах.

– Самая гадская мысль – что всё зря, – сказал Чомба.

– Что – всё? – кольнул его взглядом Антипод.

– Да всё, – отмахнулся Чомба. – Убиваем зря. Нас убивают зря. Кому и на кой хрен это надо? Точно не нам. Но убивать будут – нас.

– Что-то ты сегодня разнюнился, – сказала Кундри. – Правда, не к добру это.

– Кундри! – воскликнул Иона. – Кундри… Ты – здесь?

– А где мне быть? – она удивлённо взглянула на него. – Чудной ты какой-то сегодня, Иона. Случилось что?

– Да он всегда чудной, – ухмыльнулся Тошнот. – Он же считает, что ему это всё снится – дурной сон всё это, типа. Жизнь моя, иль ты приснилась мне, ага, Иона? Но тут я согласен, да, на дурной сон это больше всего и смахивает.

– Мы не во сне, мы – в аду, – вставил Антипод. – В адских топях.

– В гадских, – поправил Иона.

– Да не один ли хрен, – хмыкнул Антипод. И тут же повалился на землю, сброшенный с ящика взрывной волной.

Разом загремело со всех сторон, затрещали очереди, будто тысяча гремучих змей упала с неба на перевал. Заметались меж налетевшими стаями посвистывающих смертоносных птичек люди, дёргая затворы автоматов, оскаливаясь в рожу смерти, крича, призывая и матерясь.

Иона отползал к укрытию, волоча за собой автомат и видя, как с бешеной скоростью вращается на камнях пробитая пластиковая бутылка с мутной вишнёвой гадостью, брызгающей из неё по сторонам подобно крови. Как падает на землю Дефлоратор с огромной дырой в шее. Как подлетает в воздух поднятый и тут же сломанный взрывом Чомба, так и не успевший натянуть каску.

Огрызнувшись раз-другой короткой очередью в сторону ближайшего склона, Иона, стиснув зубы, поднялся и, петляя, помчался к навалу из камней и мешков с песком. Перепрыгнул через чьё-то искорёженное тело, повалился на землю и, раздирая спину об острые камни, покатился в укрытие. Только разве укроешься тут, когда летит в тебя со всех сторон света… Это благо ещё, что сторон – всего четыре; а если бы больше? И ведь в тебя летит, только в тебя, а ты – один как перст на всей этой долбаной планете, несущейся чёрт знает откуда, чёрт знает куда и зачем, во мраке вечности, в котором все эти Кассиопеи, солнца, стрельцы, альфы и омеги, иные формы и иные разумы, и всем им плевать на тебя, на жалкую твою жизнёшку, которую вот сейчас отнимут у тебя на веки вечные и ничего взамен не дадут – ни альфы, ни омеги, и не будет у тебя ничего больше и никогда.