Борис Минаев - Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

– Бабушка! – сказала Рита вечером, уже с некоторым трудом оторвавшись от Савушкина, который предложил ей назавтра показать тайную жизнь трех вокзалов. – А давай сошьем мне брюки?

Бабушка оторвалась от телевизора и с сомнением спросила:

– Это какие? Модные, что ли?

– Максимально модные! – ответила Бондаренко, внутренне ликуя. Всегда у них было взаимопонимание, с первых лет, даже с первых месяцев ее жизни.

Узкие-узкие брюки, при этом расклешенные так широко, как не каждая юбка бывает расклешена, в которых было даже немного трудно ходить и которые победно шуршали при быстром шаге, были сшиты за рекордные три дня – они были ярко прострочены, в них были накладные карманчики и шнурочки, и через три дня Рита надела давно припасенную простую белую блузку, эти умопомрачительные клеша и отправилась прямиком на Пушкинскую площадь.

Именно в то душное и пасмурное олимпийское лето Бондаренко стала здесь своей.

«Стрит» открыл ей двери в свой внутренний мир, в закулисье улицы Горького, о котором она раньше только слышала всякие рассказы, открыл легко и без утайки, как будто именно к этому она и шла всю свою трудную подростковую жизнь.

«Стрит» начинался у Белорусского вокзала и простирался вниз до самого конца – до помпезных сталинских домов у Центрального телеграфа и Манежки.

Это было то самое историческое место, на котором тусовались еще стиляги поздних сталинских лет, дети дипломатов и торговых работников, но теперь оно стало совершенно другим – более демократичным, открытым, прозрачным и… обволакивающим.

Впрочем, об этом она судить не могла – она была здесь новичком, она просто сидела возле памятника Пушкину на гранитном парапете и слушала подругу Хейфец, которая уже давно была здесь своей.

– Ты просто сиди и жди… – сказала ей подруга Хейфец в первый же вечер. – Оно само начнется, ты не бойся. Просто сиди, наблюдай за людьми.

И точно, через час, когда у нее открылся так называемый третий глаз, она стала все понимать – там были люди, которые куда-то действительно шли, и были люди, которые на стриту просто жили. Или обитали, как звери в лесу. Можно было сказать и так, и так.

Обитание на стриту было задачей непростой. Здесь выживал не каждый, а только терпеливый, настойчивый и бесстрашный. И очень, очень упорный.

Здесь было несколько основных племен. Ей очень повезло, что ее не втянуло, не забрало к себе никакое из них.

Среди основных племен было племя утюгов. Они получили это название по своему занятию – целый день утюги утюжили стрит, целенаправленно отыскивая иностранцев и предлагая им взаимовыгодный чейндж. Это были крепкие, очень тщательно и порой довольно дорого одетые молодые люди с неторопливой речью, циничные, но веселые, еще их отличал крайне здоровый цвет лица – на улице они проводили большую часть своего времени. Тусовались утюги в кафе «Лира», рядом с магазином «Наташа», заказывая себе дорогие коктейли и порой приводя туда девушек. Но в принципе работу и личную жизнь они строго разделяли.

Бондаренко с Хейфец утюгов недолюбливали, это были в каком-то смысле их классовые враги – богатые, важные, алчные, но все же иногда приходилось общаться, все на стриту друг друга знали, знакомиться или нет, это зависело от настроения – обычно они с Хейфец смотрели друг на друга выжидающе, и одной этой секунды, одного хлопка ресницами им хватало, чтобы принять общее решение: бойкот, молчание, «отвали» или – снисходительное «привет».

Утюги сочиняли о себе легенды, как состоятельным людям им было крайне важно создать реноме. В частности, утюги любили рассказывать, как «мой друг женился на финке и уехал в Штаты», послушать их, так у них там каждый третий женился на финке, получил загранпаспорт и зажил как король. Другой частью их общей легенды были невероятно хитроумные и сложные способы отвертеться от «расстрельной статьи»: валюта, золото, торговля иконами; все на стриту прекрасно знали, что утюги торгуют жвачкой, продают грошовые комсомольские значки с Лениным, что их потолок – это батник и джинсы, что за это даже не сажают, но они все равно приводили девчонок в «Лиру» и рассказывали о том, сколько они заплатили ментам за Лешу, чтобы он не получил расстрельную статью.

Другим совершенно для Риты невозможным, хотя внешне куда более легким и приятным племенем были аски – люди, которые на стриту занимались тем, что выпрашивали деньги у прохожих, рассказывая при этом разные истории. Причем если утюги были все как на подбор, одного примерно возраста, стриглись у одних и тех же парикмахеров, ходили в джинсовых или чаще кожаных куртках-битловках, остроносых ботинках, то аски были совершенно разные, среди них встречались люди заслуженные, даже пожилые, они начинали разговор с далеких университетских времен, рассказывали про любимых преподавателей, говорили о сложных вещах, вроде лекций Мамардашвили, потом намекали на свой трудный жизненный путь, специальное отделение в институте Сербского или что-то такое и, сияя благородной лысиной или тряхнув гривой седых волос, просили денег на банку бразильского кофе или «второй том собрания сочинений Мережковского», то есть сразу пятерку или десятку. Столько, конечно, не давали, но рубль, бывало, одалживали даже с поклоном.

Молодые аски в основном перебивались простыми историями, фальшивым прибалтийским акцентом, «парни, мы приехали из Эстонии, плохо говорим по-русским, помогите собрать денег на обратный билет». Провинциалы, гости Москвы, довольно часто покупались на эту классическую, глупую легенду всех асков, в силу того, что завсегдатаи стрита были, разумеется, одеты не как все советские люди. Советские люди, конечно, никогда так не одевались. И не в силу имущественных различий, а по стилистическим причинам. И аски довольно часто сходили за заблудившихся прибалтов, им давали деньги с улыбкой и без особого осуждения.

Бондаренко никогда не интересовалась, сколько же можно собрать вот так, целый день выпрашивая мелкие деньги у прохожих на стриту, но ей было очевидно, что, в отличие от промысла утюгов, это, конечно, никакой не бизнес, а скорее искусство, причем даже искусство для искусства.

Аски порой немного перемешивались с хиппи – но хиппи, торчавшие на стриту (торчали они в основном на Пушке, то есть у памятника Пушкину, или на «плешке», то есть у памятника Юрию Долгорукому, или в «трубе», то есть в подземном переходе между Долгоруким и Моссоветом), были племенем наиболее замкнутым, герметичным и мало кого к себе подпускали.

Хиппи тусовались в основном в «этажерке» – стоячем кафетерии возле кафе «Московское», и там на втором этаже, за стаканом кофейной бурды со сгущенкой и коржиком за десять копеек – они проводили порой целый день, особенно зимой, в медленных разговорах, а то и в полном молчании. Бондаренко не очень часто появлялась в «этажерке», поскольку хиппи, которые тут тусовались, находящиеся в прострации или под воздействием каких-то веществ (а веществами она никогда не интересовалась), были, в общем, неважными собеседниками, но среди них были два персонажа, которых она буквально любила и видеть которых она хотела всегда.