Дэвид Салой - Каков есть мужчина

Едва заметив это – зонт очень большой, с надписью «Университет Оксфорда», – она разворачивается и идет в другую сторону.

Просто назло ему – он нагоняет ее, лишь чуть ускорив шаг, и берет за руку.

Мимо громыхает грузовик, и он увлекает ее подальше от брызг из-под колес, в узкое пространство между двумя другими грузовиками, стоящими на месте.

– Что ты делаешь? – говорит он. – Куда ты идешь?

Лицо ее неузнаваемо искажено гримасой боли и отчаяния.

Вся эта ситуация, эта жуткая сцена на стоянке грузовиков, совершенно не укладывается у него в голове.

Он ждет, пока она хоть что-то скажет.

Наконец она говорит:

– Я не знаю. Куда угодно. Подальше от тебя.

– Почему? – спрашивает он. – Зачем?

С самого начала он предполагал, что она сделает аборт, что она тоже этого хочет.

Теперь же он начинает понимать, пока еще не вполне отчетливо, что это может быть не так. Сперва это лишь предположение, которое его разум, механически прорабатывающий все возможные объяснения ее поведения, выдает ему в виде гипотезы. Она не хочет делать аборт. Она не желает делать аборт.

Вот теперь он испытывает настоящее потрясение.

Но пытается не поддаваться охватившей его панике.

Она пока еще ничего не сказала, она просто рыдает под зонтом, по которому барабанит дождь.

Он спрашивает, стараясь, чтобы в голосе звучала забота, симпатия или что-то похожее:

– Что ты хочешь делать?

– Ты не можешь заставить меня сделать аборт, – говорит она.

Он пытается понять: Может, она католичка? Истовая католичка? Все-таки она полька. Они об этом никогда не говорили.

– Я не хочу заставлять тебя делать что-то, – говорит он.

– Нет, хочешь. Ты хочешь, чтобы я сделала аборт.

Он этого не отрицает. Но ведь это не одно и то же.

Он снова спрашивает:

– Чего ты хочешь?

Она молчит, и тогда он говорит:

– Да, это так. Я не думаю, что тебе стоит оставлять… Блядь, да стой ты!

Она попыталась вырваться от него, из-под его зонта. Теперь он крепко держит ее за руку и произносит:

– Подумай об этом! Подумай, что это будет значить. Это может изгадить тебе всю жизнь…

Она кричит ему в лицо:

– Ты уже изгадил всю мою жизнь!

– Что?

– Ты изгадил всю мою жизнь, – говорит она.

– Как? – снова спрашивает он. – Как?

– Просто сказав это.

– Что?

– Что сказал.

– Что я сказал?

– Вот дерьмо, – говорит она.

На лице у него застывает маска полного непонимания.

– Тем, что сказал!

Да, он это сказал.

Она снова рыдает, безутешно, под нависшей над ней кабиной грузовика. По капоту грузовика стекают капли. Он видит, как они висят, эти белые капли. Они дрожат, и некоторые срываются, когда налетает порыв сильного ветра. Одни падают. Другие – нет. Просто дрожат. Он говорит, чуть отпуская ее дрожащую руку, желая, чтобы эта жуткая сцена на стоянке грузовиков скорее закончилась:

– Я сожалею. Я сожалею, что сказал это.

Машина очень плавно катится по бесконечной щебенке. Шины что-то шепчут. Вокруг тишина. Никому из них как будто нечего сказать. И даже непогода стихла. На протяжении нескольких километров легкий туман сходит с шоссе, и постепенно становится сухо.

Жемчужно-серый день.

В Майнце они переезжают Рейн.

Майнц известен ему как город, в котором Гутенберг изобрел печатный станок и тем самым положил конец Средневековью; так, во всяком случае, утверждалось на семинаре в Университете Болоньи, который он посещал несколько лет назад: «Средние века: Подходы к вопросу о дате завершения». После семинара его попросили написать введение к сборнику докладов.

Он отмечает, что думает сейчас об этом – о дате завершения Средних веков – когда они проезжают по мосту Вайзенау [40]через Рейн, воды которого – цвета хаки – мерно плещутся по обе стороны.

А дальше началась современность.

Современность, никогда особенно не интересовавшая его. Современность – то, что происходит сейчас.

И началось это здесь, в Майнце.

И здесь же пришел конец Римской империи – отсюда легионы пытались смутить суровым взглядом племена на другой стороне межевого канала, где сейчас стоит завод фирмы «Опель» в Рюссельсхайме, а чуть дальше расположился Франкфуртский аэропорт, настоящий аэропорт, огромное поле, тянущееся вдоль дороги целых пять минут.

И когда аэропорт скрывается из виду, вокруг снова мрачнеет.

Что было сказано за последний час?

Ничего.

Ничего не было сказано.

Сосновые леса на склонах холмов начинают обступать их на восточной стороне Майна. И туман.

Что ж, вот оно. Темные сосновые леса, клонящиеся по обеим сторонам шоссе. По ветровому стеклу растекаются клочья тумана.

Наконец он первым нарушает молчание:

– Когда ты это поняла?

– Несколько дней назад, – отвечает она. – Я не хотела говорить тебе по телефону.

– Не хотела.

Проходит еще несколько минут, и он спрашивает:

– А это от меня? Ты уверена, что это от меня? Я должен спросить.

Она молчит.

– Ну, я ведь не могу этого знать, ведь так? – говорит он.

Вопреки ожиданию, они занимаются сексом в Gasthaus Sonne в Тренфельде. Они всегда так делают – спешат к намеченному месту, чтобы поскорее раздеться. Они всегда так делают, и сейчас они делают это по привычке, не зная, чем еще заняться, когда они вдвоем в гостиничной комнате. На этот раз, однако, он не старается доставить ей удовольствие. Ему хочется, чтобы она в нем разочаровалась. Если так произойдет, думает он, она может решить, что не хочет этого ребенка. Он делает все по-быстрому, напористо, почти грубо. И когда затем видит ее слезы, он чувствует себя ужасно и сидит на унитазе, обхватив голову руками.

У них ушел час, чтобы в тумане найти Тренфельд – деревню с высокими фахверковыми домами на крутом склоне над Майном. На каждом втором доме табличка с надписью Zimmer Frei. Есть и несколько «настоящих» гостиниц – с местами для парковки у фасада и тропинками к реке на заднем дворе – как раз в одной из таких они и сняли комнату.

Он сказал ей, когда они пробирались через туман, что она не должна считать, если она решит оставить ребенка, то они непременно будут вместе. Это далеко не обязательно. Вовсе нет. Просто он считает честным сказать ей об этом.

Она ничего не ответила.

За последние два часа она вообще почти ничего не говорила.

А затем она произнесла:

– Ты не понимаешь.

Переезжая через окутанный туманом перекресток, он спросил:

– Чего я не понимаю?

– Что я люблю тебя, – бросила она сухо.

Ну, она бы сказала это в любом случае , подумал он, разве нет? Однако его руки крепче сжали руль.

Указатель у дороги сообщил им, что они приехали в Тренфельд.