Дэвид Салой - Каков есть мужчина

– Прекрати, пожалуйста , – просит она, отворачиваясь. – Прекрати.

На ней солнечные очки, так что он не видит ее глаза.

– Мне жаль…

Она снова начинает плакать; одинокая слеза скатывается по ее лицу.

– Мне жаль, – повторяет он в смущении.

На них начинают поглядывать.

Теперь он точно облажался, думает он. Его рука тянется к ее руке, но замирает в воздухе.

Его будто лишили защитной оболочки, словно сняли слой краски с картины, обнажив все ужасы, скрытые под ним.

– Мне просто нужно знать, – произносит он.

– Что тебе нужно знать?

Это кажется очевидным.

– Что произойдет?

– То, что ты хочешь.

– Это не то, чего я хочу…

– Нет, хочешь.

– Я не хочу, чтобы ты это делала просто потому, что я так хочу…

– Я делаю это не просто потому, что ты этого хочешь.

Это похоже на пробуждение после кошмара, когда ты видишь, что в твоей жизни ничего не изменилось, все как раньше. И звуки возвращаются к нему. Как будто он вынырнул из-под воды.

– Хорошо, – говорит он и берет ее руку в свою. – Хорошо.

Не нужно показывать, как он счастлив. И на самом деле, к его удивлению, он вдруг чувствует привкус печали, где-то глубоко внутри, словно остаточный след печали на безупречно голубом небосклоне его разума.

Она опять плачет, сдерживая рыдания, пока он держит ее руку и пытается не обращать внимания на пенсионеров, которые теперь уже открыто разглядывают их, как если бы в этом месте, где ничего не происходит, вдруг устроили уличный балаган.

Но ведь это не так.

Они едут по шоссе на северо-восток, к Дрездену. При приближении к очередному городку движение усиливается. Солнце взирает с неба на пеструю суету дорожного движения на шоссе. Германия. Понедельник.

Они проснулись поздно, солнце светило сквозь занавески, словно желая, чтобы его впустили. Занавески, прогретые солнцем, дышали жаром. Они сбросили одеяло. Она плохо спала. Она была в каком-то смысле в трауре, так ему казалось. Но он не собирался говорить об этом, только не сегодня.

Прошлым вечером, после сцены на террасе, они погуляли около часа, дошли до края деревни и спустились к реке – узенькие тропки вели к деревянным пристаням, где в зеленой воде были причалены лодки. Берег на другой стороне был крутым, и на нем стояли такие же красивые дома. Над водой роились комары. Наконец, наступил вечер. Опустились сумерки.

Они неспешно вернулись в Gasthaus Sonne. Они ничего не ели.

Свет в комнате резко ударил по глазам.

– Ты всегда получаешь что хочешь, – сказала она. – Я это знаю.

– Неправда, – пробормотал он.

А сам подумал: Возможно, так и есть. Возможно, я такой .

Она стала раздеваться.

– Мне бы надо к этому привыкнуть, – сказала она. – Я знаю таких людей.

– То есть?

– Людей, которые просто плывут по жизни и всегда получают что хотят.

Она говорила тихо и не смотрела на него.

– Ты не знаешь меня, – возразил он.

– Знаю достаточно хорошо, – сказала она.

– Достаточно для чего?

Она ушла в ванную, взяв косметичку.

Он лег на мягкий матрас. Он тщетно пытался вспомнить хотя бы один незначительный случай во всей свой жизни, когда бы не получил того, чего хотел. Выходило, его жизнь была действительно такой, как он хотел.

Он запланировал посетить Бамберг следующим утром, так они и сделали. Они придерживались его плана и провели все утро за осмотром достопримечательностей, как будто ничего не случилось. В романской простоте собора он внимательно рассматривал гробницы императоров Священной Римской империи.

Генрих II, † 1024

Средние века. Вчерашние безумные сцены на обочине шоссе, между грузовиками, казались такими далекими в прозрачной атмосфере храма. Их ноги мягко скользили по каменному полу. Они шли рядом, рассматривая статуи. Он чувствовал себя здесь в безопасности. Он не хотел выходить из этого тихого места под яркое солнце, в ослепительно-белый двор.

Она все еще почти не разговаривала. За утро она едва ли что-то сказала.

Может, это действительно был конец, думал он, когда они шли по улицам Бамберга, где каждая синяя тень была полна какого-то значения.

Может, она решила – как он сам хотел вчера, поддавшись безумию, – что он ей не нравится.

Он разочаровал ее, в этом не было сомнений.

Однако обед прошел почти как всегда.

Солнечный свет ложился сквозь кроны деревьев на тихий сад, где между столиками передвигались официанты. Именно так он представлял себе это. Именно такие образы были у него в уме. А не те сцены на обочине шоссе. Безветренный сад, обнесенный стеной, тихие тени раскидистых деревьев. Именно то, чего он хотел.

Она беременна, и надо что-то делать – об этом он не желал говорить. Решение принято. Больше говорить не о чем. В какой-то момент им придется обсудить детали. Врачи. Деньги. Но до тех пор разговоры об этом могли только все испортить – изменить ее решение, – поэтому он избегал этой темы и всего, что могло напомнить о ней.

После обеда они выехали из города, чтобы посетить базилику Фирценхайлиген. Они стояли перед базиликой, и он читал буклет, взятый со стойки для туристов.

– Двадцать четвертого сентября 1445 года, – читал он, – Герман Ляйхт, молодой конюх ближайшего францисканского монастыря, увидел…

Он замолчал.

Он бы не стал читать это, если бы знал, что там дальше.

А потому продолжил скороговоркой:

– …плачущего ребенка в поле, принадлежавшем соседнему цистерианскому монастырю Лангхайма. Когда он наклонился, чтобы взять ребенка… – Он уже начал было читать следующее предложение, но увидел, что оно еще хуже. – … когда он наклонился, чтобы взять ребенка, тот внезапно исчез.

Он сомневался, стоит ли продолжать читать дальше.

Решив, что иначе будет только хуже, он продолжил. Закончив, вернул буклет на стойку.

– Зайдем внутрь? – предложил он.

А там, внутри, в этой безумной мраморной грезе зодчих, произошло нечто подобное.

Они стояли у алтаря, рассматривая статуи – все статуи были пронумерованы, рядом с ними висели таблички. И он читал их одну за другой. Читал табличку с описанием каждого из четырнадцати святых и говорил ей, кем они были и чем отличились. Примерно так:

– Святой Акакий, призывается при головных болях… Святая Екатерина Александрийская, призывается при скоропостижной смерти… Святая Марина Антиохийская, призывается при… – Но останавливаться было поздно, пришлось произнести: – …деторождении.

Ему больше всего на свете захотелось, чтобы они не приезжали сюда в этот жаркий день. Ему не нравилось барокко или что бы это ни было. И у него было чувство: что-то идет не так.

Следующим святым, прочитал он, был святой Вит, призываемый при эпилепсии.