Елизавета Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

Если родственники не забирали, а такое случалось часто, хоронили за интернатом, где когда-то находилось деревенское кладбище, но давно уже было заброшено, потому что деревня вымерла, до последнего жителя переселившись под землю. Интернатские могилы занимали три ряда, и их легко было узнать по одинаковым крестам, первые из которых были кривые, плохо сколоченные, но потом здешние умельцы уже набили руку, и кресты пошли хорошие, ровные, красивые. Гроб опустили в яму, засыпали землей и воткнули голый, без таблички, крест, а он подумал, надо будет написать на кресте, что здесь лежит очень старая женщина, прожившая долгую жизнь и бесконечно уставшая от нее, ей бы понравилась такая эпитафия. Санитарки, дураки и дуры, потоптавшись немного у выросшего земляного холма, ушли, а он остался один и долго стоял, не обращая внимания на мокрый снег, падавший на его лицо, только повторял под нос: если в мире все бессмысленно, то у счастья нет завтрашнего дня, нет и вчерашнего, каждый из нас — театральная пьеса, которую смотрят со второго акта, и кто мешает выдумать какой-нибудь смысл, кто бы захотел умирать, если все очень мило, но ничего не понять, и, повторяя ее последние слова, цитаты и цитаты цитат, не был уверен, что запомнил верно, похоже, перепутал все, что только мог, а от себя добавил, как человек живет, так и умирает, и если его девочка всю свою жизнь примеряла на себя чужие жизни, то и смерть на себя нахлобучила чужую, как надевают на себя чью-то шляпу или пальто, по ошибке снятое с вешалки. И, уже собираясь возвращаться в интернат, потому что вымок насквозь и трясся в ознобе, он вдруг почувствовал, как заболела шея, заныли кости и легкие скукожились, будто горящая бумага, так что невозможно было вздохнуть, и подумал, вот тебе и обещанный знак. Он, конечно, не верил в такую чушь, как переселение души в новое тело, к тому же не освобожденное еще предыдущим обитателем, и винил во всем проклятое воображение, все-таки не стоило было затевать эту игру, но теперь уже поздно, и он зашелся в сильном кашле, едва не задохнувшись.

Везде, где они проезжали, оставляли улики, в нанятых такси, съемных жилищах и мотелях, в ресторанах, где ужинали, в парках, где гуляли, так что полиция и частные детективы, нанятые ее семьей, шли по их следам, парикам, подгузникам, пустым лекарственным ампулам, записям на камерах слежения, на которых родители не узнавали, или не хотели узнавать, свою дочь, и однажды, хоть и запоздало, эти следы привели их наконец-то к психоневрологическому интернату за высоким забором с заржавевшими воротами, которые открывались с пугающим скрежетом. Сначала появились частные детективы и полиция, приехавшая на трех машинах, а затем два внедорожника, в одном шофер вез родителей похищенной актрисы и репортера, в другом же за рулем сидела бывшая жена похитителя. Из-за весенней распутицы дороги раскисли, и все машины были по пузо в грязи.

Главврач, почесывая зудящие руки, правую левой, а левую правой, принял гостей в своем кабинете, где детективы вместе с полицией разложили истории болезни всех, кто оказался в этом месте за последний год. Полицейский майор, слюнявя палец, листал первые страницы, сетуя, что в них нет фото пациентов, но главврач, пожимая плечами, отвечал, где ж такое видано, это же истории болезни, а не уголовные дела, достаточно имени и года рождения или, если имя неизвестно, а такое случается с нашими пациентами, группы крови, биохимии и удельной плотности мочи, даже не представляете, сколько можно узнать о человеке, располагая этими данными. Пациентов интерната, которые могли ходить, выгнали в холл с высокими, как во дворце, потолками, парадной лестницей и потрескавшимися от времени картинами на стенах, с пасторальными сюжетами из деревенской жизни, и выстроили в ряд. Родители актрисы стояли в стороне, пока полицейские осматривали каждого, скользя по лицам поспешно и брезгливо, нет, не похож, и этот не похож, совсем не то, что мы ищем. Это все, спросили полицейские, и главврач, нервно поправив ворот рубашки, ответил, пожалуй, остались только лежачие больные, можете пройти по палатам и осмотреть их, но, уверяю, все они глубокие старики и если что и похитили, то только утку у своего соседа, уж не знаю, почему они так любят это делать, утки-то у всех одинаковые. Полицейский майор, посмотрев на главврача пристально, упершись тяжелым взглядом в переносицу, наверняка много раз репетировал взгляд перед зеркалом и оттачивал перед уголовниками, спросил, а вы уверены, что их не было здесь, возможно, недолгое время, но вы вряд ли бы не заметили появления мужчины и девушки, чью личность мы пока не можем установить, потому что уверены, это не та, которую мы ищем, а скорее всего, уже другая, видимо, имеем дело с серийным психопатом. Но врач, не мигая, ответил, что из этого интерната уже не выходят, никогда, так уж повелось, и если бы эти мужчина и девушка появились здесь, то здесь бы и остались.

Полицейские обыскивали территорию, осматривали беседки и пристройки, хотя их предупредили, что все здесь такое ветхое, что ходить нужно осторожно, а детективы, взяв ключи, проверили старые подвалы, в которых, при желании, можно было бы устроить что-то вроде тайной тюрьмы, и, как говорят, после гражданской войны здесь что-то подобное и действовало, а в войну немцы расстреливали партизан, но сейчас в подвалах стояла темная вода, и детективы не решились проверять ее глубину, пожалуй, там было по пояс или по грудь. Жившие на территории интерната сотрудники, в домашних одеждах, сверху которых были накинуты теплые бушлаты, какие носили пациенты, собрались у своих конюшен, точнее жилищ, бывших когда-то конюшнями, поглазеть на все это, ведь нечасто в этом месте случалось что-то интересное, а родители актрисы, в сопровождении репортера, не светской, а криминальной хроники, прошли по кладбищу за интернатом и, оглядев кресты, среди которых был безымянный, с табличкой на манер дореволюционных, где был указан только возраст смерти, семьдесят лет, вернулись обратно.

Увидев вдалеке, у забора, какого-то мужчину, одетого в интернатские одежды, полосатую пижаму, синюю куртку с облезлым мехом на капюшоне и резиновые сапоги, в которые были заткнуты пижамные штаны, полицейский майор поспешил к нему, заорав, эй, не с места, стой где стоишь, и мужчина, уже дернувшийся в сторону, замер, уткнувшись лицом в забор. За майором увязалась бывшая, и когда тот прикрикнул на нее, а вы куда, дамочка, останьтесь, бывшая, со свойственной ей упрямой деловитостью, возразила, вы не знаете, как он на самом деле выглядит, ваши фотороботы ерунда полная, а я бывшего мужа узнаю даже по отрубленному пальцу, если мне вдруг принесут его на блюдечке, я имею в виду именно палец, а не то, что вы подумали.