Миранда Джулай - Первый нехороший человек

Я прошелестела по всем переговорам с тайным оголенным болезненным чувством, что сделало меня беззаботной и уморительной; все так решили. Организация ежегодного благотворительного вечера для «Пни Это» обычно оказывалась такой напряженной, что я попросту продиралась сквозь, задевая всякие чувства направо и налево. Но теперь все было иначе: когда Джим по-дурацки предложил живую музыку вместо ди-джея, я сказала: «Интересно!» – и оставила тему в покое. Чуть погодя я вернулась к ней и задала несколько мягких вопросов, вдохновивших его передумать. Затем я сказала: «Ты уверен? А такая, по-моему, славная мысль была», – и изобразила, будто играю на незримых маракасах, и вот тут я уже, на самом деле, с моим новым подходом чуточку перебрала. Но это – что-то в этом поле – было тем, что я есть в действительности. Когда смеялась, выходило низкое хмыканье мудрого человека – никакой истерики, никакой паники.

Но долго ли это продлится? К обеду члены мои перестали пульсировать: она слишком умела, чтобы хоть в чем-то сделать мне больно по-настоящему. К концу дня я сидела в туалетной кабинке и сглатывала, на пробу, – глобус пока не вернулся, но вот легкость – осталась ли она? Я напрягла плечи и склонила голову, выманивая тревоги на поверхность. Беспорядочный кавардак в доме… да не беда, в общем! Филлип? Он желал моего благословения – моего! Кубелко Бонди? Взгляд уперся в серый линолеумный пол, и я задумалась, сколько других женщин сидело на этом унитазе и пялилось в этот пол. Каждая из них – сердцевина своего собственного мира, и все они жаждут кого-нибудь, в кого вложить любовь, чтобы увидеть свою любовь, увидеть, что у них она теперь есть. Ох, Кубелко, мой мальчик, как давно я тебя не обнимала. Я опустила локти на колени и уронила тяжкую голову в ладони.

В общем, приятно было оказаться порознь, трепетать в послевкусии, но после послевкусия наступало время вновь драться. Теперь, когда глобус размяк, у меня возникло новое осознание всего моего тела. Оно было жестким и дерганым – никакого удовольствия в нем находиться; этого я никогда не замечала, поскольку мне не с чем было сравнить. На той неделе мы занимались этим ежеутренне, перед тем как ей идти на работу. В субботу мы позанимались этим, и после я сразу удалилась; как только мне делалось развязно и щекотно, я больше, на самом деле, не желала находиться с ней рядом – нам было нечего сказать друг другу. Я купила блузку цвета хурмы, которая, как мне виделось, могла понравиться Филлипу, и надела ее прямо в магазине. Подровняла волосы. Я порхала по городу так, чтобы головы поворачивались мне вслед, – или же шагала от головы к голове, покуда те поворачивались. Съела плюшку, сделанную из белой муки и сахара, и поглядела, как парочка рядом со мной скармливает друг дружке омлет. Трудно было поверить, что они играют во взрослые игры, но скорее всего играют – возможно, со своими коллегами или родственниками. Какие они – другие люди? Возможно, некоторые матери и отцы прикидываются, что они дети своих детей, и устраивают кавардак. Или же вдова, быть может, иногда становится своим усопшим супругом и требует от всех воздаяния. Все это очень личное: ничья игра не имеет смысла ни для кого вокруг. Я наблюдала за скучными с виду мужчинами и женщинами, проскакивавшими в автомобилях мимо. Я сомневалась, что у всех у них есть письменные договоры, как у Рут-Энн, но у кого-то есть. У некоторых, вероятно, даже множество. Некоторые договоры уже отменены или переведены на другие лица. Люди, включая меня, развлекались. Я помахала официанту и заказала дорогой напиток из сока, хотя воду давали бесплатно – и с бесплатной добавкой. Развязно ли мне все еще? Да. Развеивается ли оно? Самую малость. У меня в запасе еще много часов.

Когда я вкатилась на подъездную дорожку, было уже темно. Она стояла на крыльце – я даже сумочку не успела положить. Она шваркнула дверью за моей спиной и навалилась мне на плечи с силой, какая может сравнять с землей. Ноги подо мной подломились, я рухнула на четвереньки, ключи загремели по полу.

Но большинство вечеров мы не делали ничего. Я готовила, принимала ванну, читала в постели; она разговаривала по телефону, смотрела телевизор, разогревала замороженную еду. Мы пренебрегали друг другом с ощущением полноты и крепкой закваски. Филлип прислал эс-эм-эс (КИРСТЕН ХОЧЕТ ВАШЕГО РАЗРЕШЕНИЯ НА ОРАЛ.???! НИКАКОГО ДАВЛЕНИЯ. ЖДЕМ ВАШЕ ДОБРО), и я не почувствовала никакой враждебности. О, Кирстен. Может, она была нашей кошкой все последние сто тысяч жизней, вечно на кровати, когтила одеяла, наблюдала за нами. Поздравляю, киса, на сей раз ты – любовница, но главная по-прежнему я. Я чувствовала себя податливой и щедрой. Филлип что-то прорабатывал – вот как я могла бы это обозначить при близком друге, доверительно. Я позволила ему роман с женщиной помоложе.

Ты такая смелая, столько в тебе веры.

Да ничего. Видали мы пламя, видали и дождь, – отвечу я цитатой из песни [7].

Конечно, все это скорее предроман, поскольку мы с ним пока не воссоединились – в традиционном смысле, по крайней мере, в этой жизни. А пламя и дождь – они нас еще ждут. И вот еще что: нет близкого друга, чтобы поговорить доверительно. Но при виде почтальона голову я держала высоко и помахала соседу – махание инициировала я. И даже завязала разговор с Риком, который бродил по двору в особых туфлях, дравших траву.

– Я бы хотела вам заплатить, – объявила я, – за весь ваш тяжкий труд. – Шикарно сказано, однако отчего же нет.

– Нет-нет. Ваш сад – моя оплата. Моей садоводческой жилке нужно место. – Он выставил ладони вперед и оглядел их с любовью, а затем лицо у него затуманилось, словно он вспомнил нечто ужасное. Глубоко вдохнул. – Я на прошлой неделе выкатил ваши мусорные баки.

– Спасибо, – рассмеялась я. – Очень помогли. – И впрямь помог, даже врать не пришлось. – Если вы не против, может, каждую неделю за этим будете присматривать?

– Я б мог, – сказал он тихо, – но я обычно не работаю по вторникам. – Он обратил ко мне нервные глаза. – Мусорный день – среда. Я обычно прихожу по четвергам. Если вы в опасности, пожалуйста, сообщите мне. Я вас защищу.

Происходило что-то скверное – или уже произошло. Я подобрала травинку.

– Почему вы здесь были во вторник?

– Я спрашивал вас, можно ли, если вместо третьего четверга месяца я буду приходить по вторникам. Помните? – Он смотрел вниз, лицо красное.

– Да.

– Мне нужно было в уборную. Я постучал в заднюю дверь, прежде чем войти, но меня не услышали. Но неважно, это ваше личное дело.

Вторник. Что мы делали во вторник? Может, ничего. А может, он ничего не видел.

– Улитки, – сказал Рик.

Во вторник утром она загнала меня в угол на полу. Я сопротивлялась в оборонительной свернутой в клубок позиции, широким задом кверху.