Бритта Рёстлунд - У подножия Монмартра

Юдифь умерла двадцать лет назад. Эту информацию я почерпнула из надписи на надгробном камне. Месье Каро, несомненно, видел, как я клала цветы на могилу его матери. Не могла ли я или мои цветы стать причиной, толкнувшей месье Каро на попытку самоубийства? Может быть, мое поведение переполнило чашу терпения старого человека, который испытывал неприязнь к своей умершей матери?

Месье Каро даже дал мне понять, что и я не лучше Юдифи. Я не вполне понимала, почему он это сказал. Месье Каро хотел, чтобы я все ему объяснила, но я просто вышла из палаты, оставив его одного. Он беспомощно кричал мне вслед, звал назад. На его крик пришел молодой врач, чтобы узнать, что случилось. Я объяснила врачу, что месье Каро по ошибке решил, что я была знакома с его умершей матерью. Но это совершенно не соответствовало истине. Врач кивнул и сказал, что, скорее всего, перед выпиской месье Каро им придется провести еще кое-какие обследования.

После наведения справок в Гугле я поняла, что татуировка на руке месье Каро была номером, который в нацистских концентрационных лагерях татуировали заключенным евреям. Всю вторую половину дня я посвятила чтению материалов о концлагерях времен Второй мировой войны. Звонки приходящих сообщений сильно меня отвлекали. Я углубилась в способ, каким нацисты классифицировали в концлагерях заключенных – с помощью цветных треугольников – на политических заключенных, уголовников, эмигрантов, бибельфоршеров, гомосексуалистов, асоциальных элементов, а также о том, как татуировали номера на руках.

Начало смеркаться; сумерки придали кладбищу особое очарование. Для верности я прошла к воротам, чтобы убедиться, есть ли на выходе сторож после закрытия кладбища. Мне совсем не улыбалось остаться запертой на кладбище на ночь. Бывший муж забрал сына на выходные дни и увез его в Нормандию. Давно уже я не наслаждалась такой свободой. То чувство, какое я испытывала, придя на кладбище, можно было, пожалуй, назвать счастьем.

Могилу Юдифи Гольденберг я увидела издалека. Трех пионов на ней уже не было. Может быть, месье Каро уже выписался из больницы? Я подошла к могиле и оцепенела от удивления. Одна из скамеек, стоявших возле компостной кучи, была сухая после прошедшего дождя. Странным было то, что эта скамья не стояла под деревом или под каким-нибудь другим укрытием, которое могло бы защитить ее от падающих капель. Опустившись на скамейку, я обнаружила на ее краю носовой платок. Кто-то вытер скамейку. Вероятно, это произошло совсем недавно. Значит, когда я вошла на кладбище, здесь кто-то сидел?

Сегодня цветы последовали со мной до дома. Я не смогла заставить себя положить их на могилу Юдифи, и теперь они стояли в хрустальной вазе на кухонном столе. Впрочем, я не считала, что поступила правильно. Треснувший стакан я могла бы просто выбросить. Но с хрустальной вазой так поступить не могла. Цветы производили, впрочем, жалкое впечатление даже в вазе. Мне было так грустно оттого, что я переоценила цветы – казалось, они будут очень красиво смотреться на кухне в такой вечер. Правда, в моем одиночестве я могла и более спокойно отнестись к ним. У меня вдруг возникло чувство, что цветы издевательски надо мной смеются. Они все-таки пробрались в мой дом. Они вели себя как миссионеры, которые скромно звонят в дверь, а через секунду по-хозяйски располагаются на вашей кухне. Им для этого даже не нужно приглашения. Я пока предложила цветам лишь стакан воды.

В конце концов этим спасителям все же пришлось убраться со стола. Я открыла балконную дверь. От дождя цветам, несомненно, будет хорошо, уговаривала я себя. В комнату ворвался вой полицейской сирены. Сначала я выставила цветы на балкон в хрустальной вазе и закрыла дверь. Потом пожалела вазу и сменила ее на чайную кружку. Ветер может свалить цветы, а им будет много чести – отнять жизнь у такой красивой вазы. Кружка станет вазе более или менее равноценной заменой. Я заперла балконную дверь и задернула бежевые шторы, включила телевизор и села в кресло. Наконец-то я была в квартире одна. Сосед выгнал из дома кошку, а я выгнала цветы.

Я подняла со стола бокал шампанского. Я пила шампанское, несмотря на то что было всего четыре часа дня и мне, собственно, нечего было праздновать. Целый день я занималась полезными делами – стирала, гладила и читала газеты. С полным бокалом я села перед компьютером, чтобы просмотреть всех доступных господ Каро в Париже. Я нашла нескольких человек с такой фамилией. Один из них жил недалеко от кладбища, но он оказался редактором компьютерного журнала. Мне было трудно представить себе месье Каро в этой роли.

Другой месье Каро жил в еврейском квартале Марэ. Я набрала номер, скорее от скуки и любопытства, нежели из-за заботы об этом человеке. Не я была причиной попытки самоубийства. Виноваты были цветы, они жили своей, отдельной от меня жизнью. Старые люди рано ложатся спать, а старые люди, склонные к суициду, видимо, еще раньше, поэтому лучше позвонить сейчас, уговаривала я себя. Набирая номер, я старалась думать о чем-нибудь другом, чтобы не пожалеть о звонке. Я не знала, чего ожидала, возможно, надеялась, что телефонный сигнал умрет и затихнет в темной, пустой и прокуренной комнате или мне ответит сиплый голос, который прохрипит «алло». В трубке, однако, раздался звонкий женский голос, а фоном ему служила громкая музыка и смех. Я положила трубку. Если я набрала верный номер, то это означало, что месье Каро дома и у него все хорошо, иначе он не смог бы пригласить гостей и завести веселую музыку. Или это означало, что он умер и все родные и близкие по этому поводу собрались в его квартире. Кто знает, может быть, его смерть стала для них освобождением. Во всяком случае, это был поступок истинного джентльмена, сказала я себе и долила в бокал шампанское.

Этот телефонный разговор не открыл бы мне никакой правды, но и не отдалил бы от нее. Короче, он был бы бесполезен. Я поставила бутылку с остатками шампанского в холодильник, убрала следы празднества. Скоро приедет сын, а это значит, что вместе с ним явится и мой бывший муж.

Сын обнял меня и прижался ко мне всем телом. Кажется, он был счастлив вернуться домой. Бывший муж обошел квартиру и включил свет во всех комнатах, словно он не мог себе позволить оставить сына со мной в темной квартире. Сын забрался мне на колени, а человек, с которым я прожила много лет, сел за стол напротив меня. От сына исходил незнакомый запах, но скоро он опять будет пахнуть мной. Мой бывший рассказывал об отеле, пляже и о том, как наш сын ходил на мини-дискотеку.

Я смотрела на человека, которого когда-то любила, и единственным моим желанием было, чтобы он ушел и оставил нас в покое. Из-за него я чувствовала, что сын стал мне почти чужим. Но бывший муж продолжал рассказывать, что наш сын делает успехи в плавании, что ему надо купить новые купальные трусы, рассказывал о том, что в отеле они спали вместе на двуспальной кровати. Об этом мой бывший сказал только затем, чтобы подчеркнуть, что с ними не было никакой женщины. Я не вполне понимала, почему это так важно для него. Он спросил, как я провела выходные, и я ответила, что скучала по сыну, стирала одежду, гладила и наводила в квартире чистоту. Я не стала рассказывать, что была на кладбище, поссорилась с цветами, думала о мертвых, пила шампанское и без разрешения звонила чужим людям.