Нина Габриэлян - Хозяин травы [авторский сборник]

— Ради чего? — спросил он.

— Но ты ведь говорил, что тебе нравятся блондинки.

Но он все еще не понимал.

— Крупные, с ярко накрашенным лицом, — пояснила она.

— Но ведь согласно Кодексу... — Он осекся.

Она смотрела на него таким взглядом, какого он у нее никогда еще не видел. И снова в нем сработало какое-то сто пятнадцатое чувство, и он вдруг понял, что это ее настоящий взгляд.

— Я люблю тебя, — тихо и членораздельно произнесла она и начала разрастаться.

Он хотел крикнуть ей: «Не надо!» Он был далее готов, отринув гордость, признаться ей в том, что никогда не нравился крупным блондинкам, более того, они всегда его игнорировали. Но было уже поздно. Волосы ее вздыбились и зашевелились — и от корней их, вытесняя ее черные кудри, полезли наружу светлые сильные прямые пряди. Лицо ее подергивалось, под ним что-то тяжело ворочалось, распирая изнутри ее кожу и расплющивая мышцы. Это было настолько непохоже на все ее предыдущие, легкие и безболезненные перевоплощения, что он от ужаса прикрыл ладонями лицо, чтобы не видеть, как мучительно она превращается в ту, которая никогда не полюбит его.

А в дверь уже вовсю стучали, и среди множества голосов он особенно явственно различал голос верхнего соседа, радостно выкрикивавшего: «Это я, я первый учуял! Запах-то, запах в доме на целых полградуса отклонился от нормы. У меня на эти дела нюх!»

И когда сотрудники Службы Государственной Психологической Безопасности выводили их из квартиры, он вдруг замедлил шаг и сделал то, чего не делал еще ни разу за все годы их знакомства, — ласково положил ей руку на плечо и слегка сжал его.

— Гы! Хо! Хи! — стонали они, хватаясь руками за животы.

— Ой, не могу! Ой, умру! — захлебывались они.

— Ну, ты даешь! — надрывались они. — Ну, ты и скажешь!

Она с недоумением смотрела на то, как они корчились от смеха на большом семейном диване, потом неуверенно спросила:

— Вы что, идиоты?

— Вв-у! Ох! Ха! — по новой закатились они, а внук от избытка чувств даже взбрыкнул худой ногой в спортивной тапочке.

— Дурак, — сказала она внуку.

Внук сполз с дивана и под одобрительные уханья остальных забил ногами по полу, выпуская из себя короткие очереди смеха.

— Встань сейчас же! — закричала она. — А не то сам будешь стирать свои брюки.

— Гы! — ответили они и по новой уставились в телевизор.

— Ну, так что же я такого смешного сказала? — через минуту поинтересовалась она. — Чему вы так смеялись?

— Не мешай, — сказали они.

— Послушайте, почему вы из меня всегда дуру пытаетесь сделать?

— Да не мешай же, — возмутились они, — а не то потом опять ничего не поймешь и будешь спрашивать, кто кого убил.

— А он ее уже убил?

— Кто? — Шесть пар глаз насмешливо уставились на нее.

— Ну, этот, с бородой. Музыкант.

— Ой, уписаться можно! — зарыдал от восторга внук. — Это она о следователе.

— Ну, мама, — недовольно поморщилась дочь, — ты вечно все путаешь. Там нет никакого музыканта. И никто никого еще не убил. Сиди себе тихо и смотри. Тогда все поймешь. С тобой совершенно невозможно смотреть детективы.

— Чаю, — сказал внук.

— И впрямь, не вдарить ли нам по чайку? — сказал муж.

Она молчала.

— Да, чай был бы сейчас более чем уместен, — сказала дочь.

— Ну вот и налейте себе.

— Что? — удивились они.

— Ну вот и налейте себе сами чаю.

— Мы? — удивились они.

— Вы.

Они некоторое время молчали, осмысливая то, что она сказала.

— М-м-м, — начал внук, — мысль на первый взгляд не лишена некоторой логики.

— Но только на первый, — подхватила дочь.

— А при ближайшем рассмотрении она не выдерживает никакой критики, — завершил муж.

Она начала думать. Конечно, правильнее всего было бы не дать им чаю. Но тогда у нее до самого ужина не будет больше повода обратиться к ним. Она пошла на кухню.

Через секунду с кухни донеслись тихие странные звуки.

— Плачет, — сказала дочь.

— Ну, ничего, ничего, — нахмурился отец. — Мы ведь ради ее же блага...

Дочь заколебалась:

— А может быть, мне все-таки пойти к ней?

— Нет! — Лоб отца прорезала вертикальная морщина. — Нет! Тогда она будет тебя общать.

— Папа, а ты уверен, что Специалисты не могли ошибиться?

— Специалисты не ошибаются. А потом, разве вы сами не видите, что ее общительность далеко выходит за рамки нормы?

— Она меня вчера целый час уделывала, расспрашивая, что мы сейчас проходим по астрономии, — пожаловался внук. — Как будто она что-нибудь понимает в астрономии!

— А меня пытала на предмет, не собираюсь ли я снова замуж, — тихо засмеялась дочь.

— А у меня, — отец понизил голос, — у меня интересовалась, как складываются мои отношения с новым начальником. И еще. Позавчера нижний сосед сказал мне, что она расспрашивала его о том, как здоровье его жены и хорошо ли учатся его внуки. Представляете? Уж я перед ним извинялся, извинялся...

— А еще она... — начала было дочь.

— А еще она, между прочим, сейчас делает то, что должна делать ты! — резко прервал ее отец. — Специалисты рекомендовали ограничить ее общительность, но они ничего не говорили о том, чтобы она подавала тебе чай.

— А тебе? — Голос дочери стал ехидным.

— Что — мне?

— Специалисты что-нибудь говорили о том, чтобы она подавала чай тебе?

— Дети, не ссорьтесь!

Она стояла в дверях с подносом в руках и улыбалась им. Ее отходчивость была просто поразительной. И они в ответ чуть было тоже не заулыбались, но вовремя спохватились.

— Спасибо, — сказали они и, взяв по чашке, уставились в телевизор.

— Вкусно? — спросила она.

— Угу, — ответили они.

— А может быть, лучше было заварить чай по рецепту № 2? — спросила она.

— Угу, — ответили они.

Она вздохнула. Потом сделала новую попытку.

— У тебя завтра сколько уроков? — спросила она у внука.

— Блямц! — ответил внук.

— Что? — не поняла она.

— Блямц! Здорово он ему врезал!

Она посмотрела на экран. Потом на мужа. Потом на дочь. На внука она смотреть боялась, потому что в эту минуту он был такой красивый, с возбужденно горящими глазами и щеками, такой кудрявый и хрупкий, что она могла бы не выдержать и погладить его по голове. А ведь сегодня был только еще понедельник и внук не любил, когда его ласкали вне расписания.

...И как будто бы они говорят ему, чтобы он снял это . А он делает вид, что не понимает, о чем идет речь, и начинает расшнуровывать ботинки. Но они говорят ему, чтобы он не прикидывался, что не понимает. И абсолютно зря он развязывает галстук, ведь он прекрасно знает, что они имели в виду вовсе не галстук. И брюки тоже совсем ни к чему расстегивать, поскольку никому не интересно смотреть на то, что у него там, под брюками. Разве что — и тут они хихикают — разве что той женщине. Да, да, той самой. Вот ей, может быть, и интересно было бы взглянуть. Нет, нет, говорят они, не надо округлять глаза, говорят они, и делать вид, что он не понимает, о ком они говорят, ведь он прекрасно понимает, что им уже известно все, у них даже вещественные доказательства есть. Вот, например, говорят они. И показывают ему гранат, красный гранат с треснувшей кожурой. И тогда у него начинает болеть голова. И они сочувственно смотрят на него и говорят, что для того, чтобы голова перестала болеть, ему надо снять это . И тогда минут через десять голова перестанет болеть. Совсем. Навсегда. А если он сам не решается снять это , то они ему помогут. И они начинают приближаться к нему... Но он делает отчаянные попытки исчезнуть, напрягается изо всех сил — до звона в голове. Звон лопается, и он облегченно вываливается в другой сон. И ему снится, что у него болит голова и что, для того чтобы она перестала болеть, ему необходимо положить ее на колени к матери. Но не к той, чье шестидесятилетие они недавно праздновали, а к той, какой она была в его детстве, тридцать лет тому назад. И он напрягается изо всех сил, чтобы вспомнить, как же она тогда выглядела. И от напряжения просыпается. Но поскольку голова продолжает болеть, то он сперва не понимает, что уже проснулся. Потом понимает. Потом снова не понимает. Потом понимает окончательно и пугается. Потому что те — из сна, наверное, сказали ему правду. Иначе же откуда у них тогда гранат? Хотя... Он смеется. Он торжествующе смеется. Они его что, за дурака считают, что ли, смеется он. Он ведь хорошо помнит, что тот гранат был нарисованным. И где только таких дураков, как они, понабрали, хохочет он. Подсунуть ему настоящий гранат вместо нарисованного и пытаться убедить его в том, что это вещественное доказательство! Ой, умереть можно! Ну юмористы, ну юмористы! Им бы в Театре сатиры работать, а не в Службе Государственной Психологической Безопасности. Да и вообще, при чем тут гранат! А заявление у них есть? Заявление от пострадавшей у них есть? Естественно, нет. Потому что она себя отнюдь не считала пострадавшей. Очень даже напротив! Он уже не смеется, он рыдает от смеха. Громко. Очень громко. Настолько громко, что просыпается.