Андрей Кузечкин - Я другая

— Наш человек! — засмеялась Элен. — Ой, а дальше он пишет, что стал блудником, а это то же самое, что наркоман.

— Я вообще-то с ним согласна. Я же знаю, что такое оргазм — это как наркотик, Леночка. Но разница в том, что наркотики — это смерть, а оргазм очень полезен. Я в журнале читала: каждый оргазм продлевает жизнь на двадцать минут.

Элен ответила смешком:

— То есть если выкурить сигарету сразу после секса, то результат будет ноль?

— Да если бы все наркоманы, вместо того чтобы колоться, занимались сексом, мы бы жили в счастливом мире! — Юля бегала глазами по страницам. — Как он любит эти слова: «грязь, разврат»! Грязь — это когда партнер заразный или бомж какой-нибудь. А разврат — это когда педофилы детей совращают, ну или там подонки девочек насилуют. А если двое или больше человек по взаимному согласию собрались доставить друг другу удовольствие — где ж тут разврат?

— Смотри, дальше этот чувачок совершает открытие: что всем мужчинам нужны женские тела, а женщины об этом прекрасно знают и одеваются соответственно, чтобы их лучше рассмотрели. «Оголение рук, плечей, грудей и обтягивание выставленного зада», — прочла Элен.

— А в наше время и мужчины так делают, — добавила Юля. — Допустим, парень в спортзале бицепсы, плечи, попку подкачал — так он и оденет футболку с коротким рукавом и джинсы в обтяжку… М-м-м… — Она зажмурилась и сделала жест рукой, будто щиплет какого-нибудь красавца за накачанный зад.

— Во времена Толстого не было ни футболок, ни джинсов. А женщинам полагалось вести себя скромно и не пялиться на мужиков. Смотри: дальше опять про брак. Девушка выросла — надо ее сразу замуж. Насильно или как — но надо, потом будет поздно. А знаешь, ведь ничего с тех пор не изменилось. Даже сейчас если женщине за тридцать, а мужа нет, то она считается старой девой.

— А как же наша мама? — возразила Юля. — То есть твоя мама. Ей сорок?

— Сорок один. Моя мама — это другое. Она-то никогда не сомневалась, что сможет найти себе мужчину в любом возрасте. И нашла.

— И какого! — заметила Юля.

Сводные сестры рассмеялись.

— Обалдеть! А теперь он нападает на женщин: дескать, захватили власть. И украшения для них делают, и шмотки, и мебель, и вообще, все магазины только для них. И мужиков с ума сводят… «Орудие воздействия на чувственность!» — прыскала Юля. — А что, мужчина — это не орудие воздействия на чувственность? Что, из-за парней девчонки не вешаются?

— Эх, можно было бы Льву Николаевичу наше время показать — он бы ошизел!

Прочитали еще немного.

— Оп, чувака занесло! — воскликнула Элен. — Секс — это-де неестественно, потому что им не занимаются дети и «неразвращенные девушки», и что надо прекратить им заниматься — пусть все сдохнут. В этом высшая цель человечества…

— Он асексуал? — щегольнула Юля умным словом. — Похоже, да. Дальше написано, что у него с женой начали возникать ссоры на пустом месте, что она грустила, с ним не разговаривала… Плохо трахал ее — вот и грустила!

— А потом он говорит, что секс нужен только для деторождения, а иначе получается совмещение у женщины должности любовницы с должностью беременной женщины, а это уже насилие над человеком. И вообще секс — это обезьянье занятие, а из него делают культ. И опять начинается: «Женщина — орудие наслаждения».

— А то, что у мужика между ног болтается — это разве не орудие наслаждения?

— Во времена Льва Толстого женщине не положено было оргазм получать.

— Как это? — испуганно спросила Юля.

— А просто — никак. Никто этому не учил, никто не знал, как надо. Считалось, что это грешно.

— А зачем тогда сексом заниматься?

— Затем, что мужчинам это нужно. Считалось, что секс — чисто мужское занятие, а женщинам нужна только романтика.

— А секс — это уже не романтика?

— Тебе же уже объяснили: это обезьянье занятие.

— Дикие времена какие-то были! — Юля нервно передернула плечами.

Прочитав книгу, они взялись за шариковые ручки: надо было написать небольшую творческую работу на тему «Актуальность «Крейцеровой сонаты» в наши дни».

— Что писать? Я не знаю.

— Напиши: я согласна с дядей, целоваться с мальчиками до свадьбы плохо, в супруге нужно ценить не тело, а душу. Если напишешь что-то другое, они от тебя не отстанут.

— Да, ты, пожалуй, права. Ты сама тоже так напишешь?

— Нет, Юлик. Я напишу все, что думаю. А вот тебе не советую под удар подставляться.

— Поможешь написать?

— Помогу. Сначала себе напишу, потом тебе.

Утро. Легкий завтрак в шесть часов утра, сразу после которого Витя отвез зевающих сводных сестер и бодренькую супругу в гимназию.

В конце учебного дня Элен оставили после уроков.

Предстоял разговор с классной руководительницей. С глазу на глаз.

Инна Сергеевна была учительницей биологии. Все разговоры с трудными учениками она проводила в маленькой каморке, примыкавшей к кабинету. Крохотное помещение было занято огромным шкафом с учебными пособиями. Здесь были книги, стеклянные колбы с заспиртованными лягушками и ящерицами, макеты человеческих органов, скелеты собак и кошек. В углу стоял человеческий скелет, надетый на длинный металлический штырь.

Стол с двумя стульями были отгорожены от входа стеллажом. Обогнув стеллаж, Элен увидела Инну Сергеевну, сидевшую к ней спиной и что-то читавшую.

— Садись, Елена, — сухо сказала классная руководительница, не оборачиваясь.

Элен села.

— Знаешь, что я читаю?

— «Некрономикон»? — предположила девчонка.

Инна Сергеевна обернулась.

За те несколько лет, что эта женщина была руководителем класса, где училась Элен, она вообще не изменилась: усталая, но симпатичная женщина в возрасте «немного за тридцать». Элен знала, что десять лет назад Инна Сергеевна рассталась с мужем и с тех пор так и не вышла замуж во второй раз. И, видимо, не выйдет. Об этом необходимо было помнить, так как — Элен чувствовала нутром — разговор предстоял о морали и всякой такой фигне. В случае чего можно будет надавить ей на больные места, да так, что мало не покажется.

И, конечно, Элен поставила камеру своего мобильника на «запись». Очень простой прием: включить и положить в кармашек сумочки, чуть-чуть высунув. Главное — поставить сумочку так, чтобы был хороший ракурс.

— Я читаю твою работу по литературе. Лидии Ивановне было нехорошо.

— Сердце прихватило? — осведомилась Элен.

— Нет. Не в физическом смысле. Она просто сидела в учительской, молчала и вздыхала. Ей было больно, понимаешь? Больно. За тебя и за всех тебе подобных.

— Не надо меня обижать. Я уникальна, как и любой другой человек.

— Лена… — Инна Сергеевна была очень огорчена. — Я так надеялась, что хотя бы к старшим классам ты повзрослеешь. Я просто не понимаю, откуда это в тебе.