Стивен Уэстаби - Хрупкие жизни. Истории кардиохирурга о профессии, где нет места сомнениям и страху

Два часа ночи, девятое августа 1998 года. Меня разбудил телефонный звонок, что было довольно странно, так как в ту ночь дежурил не я. Звонила кардиолог из Мидлсекской больницы в Лондоне. У нее была пациентка по имени Джули (двадцать один год, учитель-практикант), которая на лето уехала домой к родителям в Суррей. Изначально девушка жаловалась на гриппоподобные симптомы. Прошло несколько дней, и развились сильнейшая усталость, апатия и одышка, пациентка потела, но оставалась холодной, и у нее не вырабатывалась моча. Фактически она умирала.

В окружной больнице поняли, что дело плохо, и спешно направили Джули в лондонскую клинику, где УЗИ показало, что сердце сокращается слишком вяло. У нее диагностировали вирусный миокардит – заболевание вроде обычной простуды, но только затрагивающее сердце и с потенциальным фатальным исходом. Из-за воспалительного процесса и скопления жидкости сердце Джули функционировало плохо, и монитор сердечного выброса подтвердил слабый кровоток в организме: сердце перекачивало как минимум в три раза меньше крови, чем нужно. Девушка, которая всего неделю назад была абсолютно здорова, оказалась в отчаянном положении.

Кардиолог положила Джули в отделение кардиореанимации, чтобы подключить к так называемому баллон-насосу. Он представляет собой нечто вроде латексного воздушного шарика в форме сосиски, который крепится через катетер к внешнему воздушному компрессору. В катетер из артерии в ноге подается кровь, которая затем поступает в аорту через центральный катетер, и баллон наполняется воздухом, когда сердечная мышца расслабляется. Это позволяет повысить артериальное давление и несколько снизить энергозатраты сердца, но для эффективной работы такой системы требуется наличие хотя бы минимального давления и кровотока. Джули этот баллон-насос не принес никакого толка – он лишь нарушил кровоснабжение ноги. Та уже посинела (в мышцах накапливалась молочная кислота), и к моменту, когда мне позвонили, величина систолического давления у Джули составляла 60 миллиметров ртутного столба – ровно в два раза ниже нормы.

Меня сочли последней надеждой, и кардиолог из Мидлсекса решила узнать, можно ли хоть что-нибудь предпринять, чтобы спасти девушку.

– Может, у вас есть прибор, который мог бы помочь? – спросила она, заверив меня, что мы можем попробовать что угодно, так как шокированные случившимся родители Джули и ее младшая сестра уже с ней простились.

Для них Джули умерла уже тогда, когда ее погрузили в наркоз, чтобы подключить к аппарату искусственной вентиляции легких. Обычно вентиляция легких и баллон-насос были последним средством, но Джули они не помогли, и ее давление неумолимо падало.

Порой, когда тебя будят ни свет ни заря, так и подмывает ответить: «Простите, но я сегодня не на дежурстве. Вечером я выпил пивка и никак не могу вам помочь».

Большинство пациентов с вирусным миокардитом рано или поздно поправляются. Как и при гриппе, действие вируса со временем проходит, и сердце выздоравливает, однако с Джули этого не произошло. Смертоносные биохимические процессы в ее крови зашли слишком далеко, и функцию сердца было уже не восстановить – развилась острая сердечная недостаточность, которая неизбежно заканчивается смертью.

Если честно, я точно не помню, что сказал той ночью, но наверняка что-нибудь в духе: «Как можно скорее доставьте ее в Оксфорд. Я соберу всех для операции».

Итак, посреди ночи «Скорая» доставила Джули из Лондона в Оксфорд вместе с врачами, медсестрами и кучей оборудования. Я позвонил Ричарду Кларку, который тут же при-мчался, обрадовавшись возможности так быстро приступить к делу. Ассистировать нам должен был усердный Такахиро Кацумата – мой верный помощник родом из Японии.

Мы встретили Джули и ее свиту, спешно преодолевших без малого сотню миль, в отделении неотложной помощи. К этому времени у пациентки отказали почки и печень, а ее давление упало почти до нуля. У нас не оставалось другого выбора, кроме как срочно отправить ее в операционную. Одной ногой она уже была в могиле. Ее родители еще не приехали: даже в столь ранний час выехать из Лондона не так-то просто.

Я был из тех амбициозных врачей, которые не позволят пациенту умереть только из-за бюрократических тонкостей.

В своих последующих публикациях СМИ ошиблись в одном. Сообщалось, что наш больничный комитет по этике разрешил мне воспользоваться AB-180, но, к несчастью, это было не так. Более того, никто, кроме меня и Кларка, не догадывался, что в нашем распоряжении имелся такой прибор, и никто из нас двоих не мог представить, что он так быстро пригодится. Вплоть до того момента показатель смертности у AB-180 равнялся ста процентам, а это, мягко говоря, немало. Однако я не из тех врачей, которые готовы позволить молодому пациенту умереть из-за бюрократических тонкостей.

Повезло, что Брайан, наш перфузиолог, уже подготовил к работе аппарат искусственного кровообращения. Сопровождавшие Джули реаниматологи были уверены, что опоздали; когда я прикоснулся к ее ноге, мне тоже показалось, что девушка умерла. Она была белой и холодной, ее вены выглядели пустыми, а ступни посинели. Хотя она почти ничего не весила, перемещать ее на каталке в ускоренном темпе оказалось непросто: все капельницы, аппарат искусственной вентиляции легких и баллон-насос следовало передвигать осторожно, чтобы ничего не отсоединилось. Вдвоем с Кацуматой мы переложили Джули на операционный стол, а сестра Линда, обработав антисептиком руки и надев перчатки, принялась за дело.

Доун, вторая медсестра, разрезала белую больничную сорочку Джули. Мочевой катетер зацепился за аппаратуру и растянулся, словно резинка на рогатке, – только надутый баллон в мочевом пузыре удерживал его на месте. Доун все поправила. Я сказал Линде нанести антисептический раствор на кожу и накрыть пациентку простынями. Мы с Кацуматой торопливо вымыли руки: что сейчас было важнее – жизнь девушки или стерильность? Майк, наш анестезиолог, судорожно пытался разобраться с многочисленными трубками и лекарствами, ему помогал анестезиолог, приехавший вместе с Джули, у которого имелся ключ к разгадке. На самом деле было почти не важно, что именно налили в капельницы: ей уже ничто не помогало. Я попросил Майка сфокусировать свет операционных ламп на груди Джули и схватился за скальпель.

Лезвие мгновенно уткнулось в кость. Про электрокоагулятор можно было забыть: он был нам не нужен. Кровообращение Джули остановилось, поэтому о кровотечении не могло быть и речи, а сердце билось чудовищно медленно. Я прошелся пилой по грудине – опять-таки, никаких брызг костного мозга. Мы вставили ретрактор и поспешно вскрыли ножницами околосердечную сумку. Майк заметил, что на ЭКГ сердечная активность замедлилась почти до нуля, но я и без него все прекрасно понял по распухшему, пораженному вирусом сердцу. Оно жалобно сжималось, напоминая детскую игрушку с садящейся батарейкой – оловянного солдатика, который все медленнее и медленнее бьет в барабан, пока его рука не замирает в воздухе. Конец.