Стивен Уэстаби - Хрупкие жизни. Истории кардиохирурга о профессии, где нет места сомнениям и страху

Рисковать и снова останавливать сердце я не собирался, поэтому взял новый блестящий скальпель и разрезал бьющийся левый желудочек от основания до верхушки, словно расстегнул молнию на спальном мешке. Я начал с участка рубцовой ткани, стараясь не задеть мышцы, поддерживающие митральный клапан, и сердце девочки мгновенно отреагировало на радикальное вмешательство фибрилляцией. В этом не было особой проблемы, так как риск попадания воздуха в кровоток отсутствовал.

Честно говоря, неожиданный вид внутренней поверхности сердца меня ошеломил. Изнутри его покрывал плотный слой белой рубцовой ткани. Чтобы уменьшить диаметр желудочка, я принялся вырезать полоски ткани по обе стороны от сделанного разреза, пока не добрался до кровоточащей мышцы; пришлось удалить добрую треть желудочка. Я попытался решить проблему с протекающим митральным клапаном, сшив вместе два его лепестка по центру и превратив его отверстие из овального в двойное, по форме напоминающее очки. Затем я просто пришил края мышцы друг к другу двойным швом, чтобы закрыть сердце. В конечном итоге значительно уменьшенное сердце выглядело как дергающийся черный банан. Я ни на миг не поверил в то, что оно когда-либо снова заработает, – не верил в это и никто из моих коллег. Большинство из них подумало, что я тронулся умом.

Слухи о том, что творится в пятой операционной, быстро расползлись по больнице. Вокруг собрались зеваки, а оператор продолжал все снимать на камеру.

Когда сердце ребенка выглядит как маленький черный банан, никто уже не верит, что оно снова может заработать. Но я, наверное, тронулся умом, потому что продолжаю оживлять, и в итоге оно начинает биться.

Нужно было проследить, чтобы из сердца вышел весь воздух, иначе потом он может попасть в кровоток, дойти до мозга и вызвать инсульт. И вот наконец осталось только запустить дефибриллятор и, если повезет, восстановить нормальный сердечный ритм.

– Все, – объявил я. – Попробуйте 20 джоулей.

Разряд! Сердце перестало трепыхаться, и, казалось, целую вечность его спонтанная электрическая активность отсутствовала. Я ткнул сердечную мышцу щипцами, и та в ответ сократилась. На кардиомониторе появился всплеск. Каким-то чудом черный банан выбросил в аорту кровь.

Майк взглянул на монитор эхокардиографа.

– Оно определенно выглядит по-другому. Попробуем с кардиостимулятором?

Я уже пришивал тонкие провода кардиостимулятора. Мы выставили на приборе 100 ударов в минуту и запустили его. Я сказал перфузиологу сбавить обороты насоса и оставить в сердце немного крови, чтобы проверить, будет ли оно ее перекачивать. На этот раз сердце не подвело. Более того, судя по эхокардиограмме, митральный клапан не протекал. Я почувствовал, что у нас все-таки есть шанс. Жизнь человека действительно зависит от законов физики и геометрии.

Уже перевалило за полдень. Кирсти была подключена к аппарату искусственного кровообращения более трех часов подряд, и пора было ее отсоединять. Как по заказу, через сигнал кардиостимулятора начал пробиваться собственный сердечный ритм девочки. Естественный нормальный сердечный ритм гораздо эффективнее того, что генерируется за счет электрокардиостимулятора, потому что обеспечивает лучшие кровоток и давление.

В операционной словно выключателем щелкнули: мрачная атмосфера сменилась восторженным ликованием. У меня самого уровень адреналина подскочил, и от усталости внезапно не осталось и следа. Мы ввели Кирсти адреналин, чтобы помочь ее сердцу справиться с кровообращением после отключения аппарата, и я дал указание «медленно отключать». Мы все еще опасались, что артериальное давление понизится, но маленькое сердечко, несмотря на новую забавную форму, усердно качало кровь.

– АИК отключен. Не верю своим глазам, – сказал Майк.

Я промолчал, но посмотрел поверх маски на Кацумату. Он понял, что с меня достаточно.

– Позвольте мне закончить, – предложил он.

– Конечно.

Не веря своим глазам, я бросил последний взгляд на то, как трудится маленький черный банан, а затем повернулся к экрану эхокардиографа – белые, черные и голубые вспышки, не имеющие смысла для рядового человека, также вселяли уверенность. Было видно, как кровь течет по левой коронарной артерии, а в левый желудочек под давлением входит через митральный клапан сдвоенная струя. Перед нами было детское сердце невообразимой формы, которое наконец-то работало.

После нашей встречи у порога операционной Арчер и родители Кирсти были уверены, что девочка умерла. Неловкая и беспрецедентная ситуация, но я слишком устал, чтобы с ней разбираться. Я попросил медсестру-анестезиста вызвать доктора Арчера в операционную. Она выполнила мою просьбу, после чего предложила кофе.

Удостоверившись, что кровь нигде не подтекает, Кацумата старательно закрыл грудную клетку.

– Такого еще никто не делал, – произнес он, подняв на меня глаза.

Вскоре после этого Бекки пустили в детскую палату интенсивной терапии. Она взяла в руку крошечную ступню Кирсти и воскликнула:

– Она теплая! Она никогда еще не была такой теплой!

Когда Бекки расплакалась, я ушел. Уж очень долгий выдался день.

Ди, моя обаятельная и эксцентричная секретарша, отвезла меня домой в Блэдон, что минутах в двадцати от Оксфорда. Я не мог найти себе места – душевный подъем спорил с сильнейшей усталостью. Багровое зимнее солнце заходило над Бленхеймским дворцом. Чтобы развеяться, я отправился на пробежку вокруг озера, взяв с собой нашу собаку – немецкую овчарку по кличке Макс. Пробегая мимо старых дубов, мы распугивали кроликов и тех немногих фазанов, что уцелели в сезон охоты. Тени постепенно удлинялись. Лебеди зашипели на Макса, велев ему проваливать. Солнце закатилось за горизонт. Я покинул парк, перешел через дорогу и двинулся к церкви святого Мартина.

На церковном кладбище похоронен Уинстон Черчилль. Напротив надгробия, которое неизменно окружено увядшими цветами, склоняющими головы в знак уважения к политику, есть деревянная скамейка, поставленная на средства участников польского сопротивления времен Второй мировой войны. Разгоряченный и жадно хватающий ртом воздух, я присел, чтобы поговорить с великим человеком, который лежал всего метрах в трех подо мной в деревянном ящике. Я с отвращением представил, как, должно быть, выглядит сейчас его тело, а после подумал, что и тело Кирсти сейчас запросто могло бы лежать, холодное и окоченевшее, в больничном морге. Как бы то ни было, я прислушался к его наставлению – никогда не сдаваться.

Макс неуважительно задрал лапу у соседнего надгробия. Теперь мне нужно было поспать. Я надеялся, что телефон меня не потревожит. Так и произошло. Кирсти выжила.